Всеволод Овчинников - Сакура и дуб (сборник)

Таким впервые увидел Манчестер в 1842 году 22-летний Фридрих Энгельс. Сын немецкого фабриканта-текстильщика был послан за Ла-Манш, чтобы приобрести опыт коммерческой деятельности. У Фридриха были иные устремления. Он уже участвовал в философской дискуссии на страницах «Рейнской газеты», встречался с ее редактором – Карлом Марксом. Но возможность поездки в Манчестер привлекала и волновала молодого Энгельса. Ведь этот город был первым в мире средоточием крупного капиталистического производства, где пролетариат уже выходил на арену классовой борьбы. (Как раз в 1842 году Манчестер стал центром всеобщей стачки текстильщиков Ланкашира.)

Фабрика «Виктория миллз», где Энгельс должен был набираться опыта, существует и поныне; она выпускает холст для переплетного дела. Молодой немец познакомился там с 19-летней ирландкой – прядильщицей Мэри Бернс. Они быстро нашли общий язык. И не только потому, что немцу было легче понимать ирландский выговор девушки, чем местный ланкаширский диалект. Мэри стала для Фридриха лучшим проводником по рабочим окраинам Манчестера, бесценным помощником в его исследованиях.

Вместе с 15-летней сестрой Мэри работала в прядильном цехе по 12 часов в день (за 10 шиллингов, то есть за половину фунта стерлингов в неделю), да еще добрых три часа ежедневно тратила на то, чтобы пешком добраться на фабрику и вернуться домой, на Коттон-стрит, 18. Бывая там, Энгельс всякий раз дивился, как у девушки хватало после этого сил водить его по манчестерским трущобам, посещать рабочие кружки, слушать воскресные лекции в «Доме знания» – одной из первых в городе библиотек для трудящихся.

Словом, прядильщица с «Виктории миллз» была не только незаменимым проводником. Ее личная судьба послужила частицей собранного в Манчестере материала, опираясь на который Энгельс написал свою первую книгу «Положение рабочего класса в Англии». Мэри Бернс до конца своих дней осталась его верной подругой.

Манчестер больше чем какой-либо другой город Англии подвергся перестройкам. Так что мест, связанных с пребыванием Энгельса, почти не осталось. Напротив глазной больницы, на одном из университетских общежитий голубеет круг мемориальной доски. «Фридрих Энгельс (1820–1895), социолог, философ, писатель. Жил в доме № 6 на Торнклиффгроув, который стоял на этом месте».

«За мостом открывается вид на мусорные кучи, нечистоты, грязь и развалины во дворах на левом высоком берегу; дома высятся один над другим, и вследствие крутизны склона видно по кусочку от каждого из них; все они закопченные, ветхие, старые, с разбитыми стеклами и расшатанными оконными рамами; на заднем плане стоят старые казарменного вида фабричные здания». Это описание, сделанное в 40-х годах прошлого века, во многом можно отнести и к Манчестеру наших дней, в частности к улочке Коттон-стрит, где когда-то жили сестры Бернс. Вдоль заросшего тиной канала нескончаемой чередой тянутся заброшенные цехи, черные от копоти кирпичные бараки с выбитыми окнами и заколоченными дверьми. Кажется, все тут покинуто, все ожидает сноса. Но, присмотревшись, с удивлением убеждаешься, что мертвые дома обитаемы. То тут, то там замечаешь человеческие фигуры.

Безработные. Их, разумеется, можно встретить не только в Манчестере. Но и на Севере, где старые традиционные отрасли индустрии преобладают, где труд издавна имеет особую моральную ценность в глазах людей, безработица переживается болезненнее, чем где-либо.

«На левой стороне Медлока лежит Гульм, который представляет собой, собственно говоря, сплошной рабочий квартал… В более густо застроенной части дома хуже и близки к разрушению, в менее населенной – постройки новее, но большей частью утопают в грязи. И там и тут дома расположены в сырой местности, и там и тут – заселенные подвалы».

– Энгельс писал эти строки всего в миле отсюда, в Альберт-клубе, – рассказывает мне Питер Томсон, один из основателей Центра защиты прав жителей Гульма. Нынешние власти Манчестера гордятся тем, что в нашем городе сделано для расчистки трущоб больше, чем где-либо в Англии. Трущобы Гульма снесли в числе первых и возвели на их месте многоэтажные жилые дома. И тут, – продолжает Питер Томсон, – произошло нечто похожее на страшную сказку, на кошмарный сон. Трагедия Гульма не ушла в прошлое, а как бы возродилась в новом облике и с новой остротой.

В конце 60-х годов Гульм был отстроен заново. Издали это современный жилой массив, который отнюдь не назовешь трущобами. Но первое впечатление обманчиво. Гульм остался тем же, чем был: клоакой Манчестера, его социальным дном. Нанимаясь на работу, люди оттуда, как и прежде, избегают говорить, где они живут. Всякий, кто может выбраться из Гульма, делает это при первой же возможности. Остаются лишь те, у кого нет иного выхода. И в многоэтажных домах, построенных на месте лачуг, неуклонно растет концентрация «семей с проблемами», оседает человеческий шлак из ненасытной печи промышленного города.