Йон Хеллевиг: Путинская Россия как она есть

Неустойчивая экономическая ситуация так и останется неустойчивой, если не предпринять мер к ее исправлению. Все рухнуло, несмотря на широко распространённое желание поверить, что всё могло пойти совершенно не так. Желание это было объяснимо: Россия казалась слишком большой, слишком важной, слишком ядерной, чтобы потерпеть неудачу. Но закон всемирного тяготения, в конце концов, оказался непреодолимым, и к весне 2008 года результат начал становиться очевидным.

На начало мая была назначена ежегодная конференция нашей головной компании под названием «Предстоящий бум в России». С оттенком кладбищенского юмора, модного тогда в московских финансовых кругах, я направил служебное электронное сообщение с пометкой «Сильный шум в России не обязательно означает хорошие новости». Руководство не было в восторге от этого. Вместо меня выступил главный стратег конкурирующего брокера, который произнёс блестящую, поэтическую, глубоко трогающую речь, утверждая, что Россия расплатится по своим долгам, реформирует свою финансовую политику и шагнёт в своё светлое либеральное будущее. Как ни пытались я и мои коллеги поверить ему, вообразить, что некая Высшая Сила всё ещё способна спасти нас, мы не смогли преодолеть законы физики. Оставалось удручённо ожидать последнего припадка.

К концу августа всё уже было кончено. Россия пошла на почти беспрецедентный шаг одновременной девальвации и дефолта. На Тверской было такое ощущение, что наступил конец света. Рубль стремительно падал, банки закрывались, неся многомиллионные убытки, люди опустошали полки магазинов, стремясь обменять быстро теряющие свою ценность рубли на товары (особым спросом пользовался тогда немецкий шампунь). Те немногие россияне, которые совсем недавно стали подниматься до уровня среднего класса, неожиданно оказались безработными и бедными. Коллеги звали за границу, красноречиво расписывая огромные возможности Лондона, Кремниевой долины (в которой индекс NASDAQ неумолимо поднимался всё выше и выше), даже Аргентины. Настоятельно советовали уходить из России, с которой всё якобы было покончено. Якобы она погибла и была дискредитирована, по меньшей мере, на предстоящие 20 лет. С этого момента понятие «российские финансы» встало в один ряд с такими понятиями, как «военный интеллект» или «английская кухня», т. е. налицо возникла явная несовместимость в понятиях.

Я большой упрямец, а пессимисты всегда только придают мне решимости — я только что приехал и не собираюсь уезжать раньше, чем я буду к этому готов! К счастью, в конце весны, почувствовав приближающуюся бурю, я смог найти работу в качестве руководителя отдела ценных бумаг с фиксированной доходностью московского отделения одного крупного немецкого банка — надёжная гавань, из которой можно было наблюдать за приближающейся бурей в надежде на поиск подходящего трамплина для повторного вхождения в будущий русский скачок. Пусть уходят другие. Попав в Москву почти случайно, я твёрдо решил в ней остаться.

В течение первой моей рабочей недели меня пригласил на обед Эд Лукас, московский корреспондент журнала «Экономист», пожилой и уважаемый журналист, который много лет проработал в России. Естественно, посреди всей этой неразберихи он сможет всё расставить по своим местам и рассказать мне о дальнейшей судьбе приютившей меня страны.

Оказалось, что его сценарий развития событий был не совсем таким, на который я рассчитывал. Эд авторитетно разъяснял, что за доллар будут давать 10 тыс. рублей, экономика страны рухнет, по крайней мере, на 25 %, орды коммунистов захлестнут Москву и займут Кремль, а Российская Федерация, удерживаемая вместе верёвкой и изолентой, развалится на четыре вооружённых ядерным оружием, враждебных друг к другу суверенных мини-страны. Мои попытки поспорить или хоть как-то смягчить его сценарий развития событий были отвергнуты с насмешкой. Для него это было не мнение, а констатация факта. «Экономист» якобы обладал уникальной сетью контактов в военных, правительственных и даже регионально-властных кругах. В то время как мы разговаривали, Российская Федерация переживала предсмертную агонию.

Я ушёл с обеда потрясённый, но убеждённый в том, что Эд ошибается или, по крайней мере, сильно преувеличивает опасность. Но это отнюдь не означает, что я не испугался. Обращаясь к прошлому, те из нас, кто пережил кризис, любят вспоминать, будто мы всегда знали, что всё будет хорошо. Естественно, ничего такого мы не знали… мы надеялись! Как и в случае со всеми настоящими кризисами, обвал 1998 года не имел прецедентов и представлял собой точку разрыва. Ни у кого не было ни руководящих установок, ни исторических примеров.