Глеб Павловский - Михаил Гефтер в разговорах с Глебом Павловским. Третьего тысячелетия не будет

Понимаешь, Сталин не хотел показать Маленкову, что память его подводит и что он попросту забыл о беспартийности Нечкиной, — и так академик Панкратова вошла в ЦК, а не пошла под следствие по делу Бекмаханова. А что у нее еще и муж троцкист, Сталину просто доложить не успели, не хватило времени. Человек из отдела науки ЦК рассказал мне всю подноготную.

Г.П.:Интересно, что оба сюжета со сталинской памятью связаны с советскими академиками. Сталин явно пестовал эту элитную когорту. До революции статус академика был чисто почетный.

М.Г.:В советские академики попадали и за провинность. Майский [6] Майский Иван Михайлович (1884–1975) — советский дипломат, историк и публицист. В 1943–1946 годах заместитель наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова. Участвовал в Ялтинской конференции (4–11 февраля 1945 года). Был председателем Международной репарационной комиссии. Член АН СССР (с 1946 года). В феврале 1953 года арестован по 58-й статье (за шпионаж), освобожден и восстановлен в партии в 1955-м, реабилитирован в 1960 году. в Моженке мне очень красочно рассказал, как стал академиком. Забыл подробности и начисто, как всегда, забываю цифры. Короче, расхождения на переговорах в Ялте по репарациям были примерно один к двум, допустим, двести миллиардов к ста миллиардам. Майский как председатель комиссии должен докладывать Большой тройке. Ввиду разногласий, звонит по начальству Молотову, тот ему: «Вопрос в компетенции товарища Сталина, я узнаю». Ладно. Через некоторое время он звонит снова, и Молотов ему: «Я спрашивал». — «И что же?» — «Товарищ Сталин ничего не ответил». — «Так мне же докладывать Тройке! Спросите товарища Сталина еще раз». — Молотов: «Не буду».

На другой день утром, говорит, съезжаемся. Положение невозможное: не знаю, какую цифру назвать, понравится она Сталину или нет? Тогда, говорит Майский, в последний момент наклоняюсь я над ним…

Г.П.:Над кем, неужто над Генералиссимусом?

М.Г.:…над Сталиным наклонился, мол, тихо спрашиваю: «Так как, — двести или сто?» Сталин поднял голову, вы бы видели, какими глазами на меня поглядел! — Двести.

А через несколько дней на политбюро: «Не пора ли нам Майского сделать академиком?» И поперли того из МИДа в Академию наук. У нас в институте, когда началась борьба с космополитизмом со страстями на партсобраниях, Майского вызвали на ковер. Он каялся с трибуны: «Простите меня, — говорит, — я еще совсем молодой академик!» Но Майского все ж посадили, и после этого в Институте истории еще было несколько посадок.

Г.П.:Не все советские академики были в молодости пытаны лично Берией, как Майский.

М.Г.:Да, бывали благополучные старцы. Сталин баловал эту важную для него группу. Был такой академик, химик Курнаков. Родился сразу после Крымской войны, в которой отец его принимал участие, а умер аж в годы Второй мировой. Под него целый институт создали. Ягода и его кстати посадить хотел, но не сложилось.

Вступив в должность директора Института общей химии, Курнаков вызвал заведующую отделом кадров и говорит: будьте добры, мне списочек всех сотрудниц института, которых зовут Оля, Ольга. — Зачем? — Знаете ли, покойную жену звали Ольгой — не хочу переучиваться! Вызывает Николай Семенович всех Ольг по очереди на собеседование, на одной остановился, говорит: хочу предложить вам выйти за меня замуж. Она: простите, я замужем. А он так спокойно: ну и что? Пойдите домой, посоветуйтесь с мужем — уверяю вас, не проиграете. Пошла эта Ольга домой, посоветовалась с мужем и как-то решила, что проигрывать не резон. Правда, и Курнаков после этого недолго прожил. А милой Оле, выполнившей обязанности тезки, остались 8 или 10 комнат: Курнаков был маститый, химик с мировой известностью. Под знаком музея квартиру вдова сохранила. Сын Курнакова об этом страшно забавно рассказывал.

Он еще говорил: Михаил Яковлевич, уж не кушаете ли вы мясные бульоны? — Вообще-то, да. — Ох, не надо, отец поел мясного бульона и умер! — Простите, спрашиваю, сколько вашему батюшке было лет, когда умер? — 81 год! Сын был убежден, что отец в возрасте за 80 умер от мясных бульонов. Впрочем, с тех пор я действительно их не ем.

Г.П.:Да это прямо история русского барина из XIX века.

М.Г.:А академикам у Сталина дозволялось некоторое барство. Был такой Михаил Николаевич Тихомиров, историк; в 50-е он уже стал академиком-секретарем. Тоже большой барин — благородный русофил, очень честный. Еще в 1946 году на этой почве он сразился с Лихачевым. Лихачев выпустил книжечку о том, что русский XVI век не уступит европейскому Ренессансу. Тихомиров, русофил поболе Лихачева, написал тому, что надо и приличия знать: в Европе уже были Данте и Шекспир, с чем их в России сравнивать, побойтесь Бога! Разве мы, историки, — он писал, — авгуры, перемигивающиеся на глазах непонимающей публики?