Юрий Нагибин: Драгоценный груз

Но здесь я мало что знал. Помню, мать подвела меня к сосне. «Смотри, это дерево, — сказала она со странной значительностью. — Наше русское дерево. Какое оно большое, доброе, надежное, И как чудно пахнет, Сколько в нем доверчивой силы и как легко его ранить!» Растроганная и чуть торжественная интонация поразила меня. Мать была человеком, сдержанным до суровости. В нашей семье было принято держать свои чувства на привязи. Никакой сентиментальности, сюсюкающего тона, поцелуев и ласк. Наверное, поэтому так тронули меня мамины слова. Мне открылось светлое чудо, имя которому «дерево».

Может быть, моя любовь к деревьям покажется чудачеством, хуже — ломаньем, но я говорю искренне. Давно уже я постоянно живу за городом и до сих пор, если у меня плохое настроение, неприятности, тоска, иду в лес. Прижмешься щекой к березе или к шершавому стволу дуба — и успокаиваются в душе дурные страсти, все беды кажутся маленькими и преходящими, и свежая сила вливается в тебя. Дерево дает ощущение причастности к великой тайне мироздания, вечности. Возле деревьев я всегда вспоминаю о матери…

После того первого лета за городом мать заметила, что я тоскую зимой без живого мира природы. Тогда она научила меня собирать гербарий, засушивать цветы. И хотя им было далеко до живых цветов, все же и в засохших бутонах таилось очарование, скрашивающее долгую зиму.

Мама всегда разделяла мои увлечения — будь то рисование, коллекционирование, сбор гербария; как-то исподволь, незаметно направляя, не давала потерять веру в себя. В деревне она «объяснила» мне весь окружающий мир. У нее не было специальных знаний (закончила с грехом пополам только гимназию), но ради меня она узнала очень много о природе, запомнила названия цветов и трав, грибов съедобных и ядовитых, бабочек, насекомых. Дома мне разрешали держать животных. У нас жили щенок Джек, четыре певчие птички, кошка, одно время — даже лисица… Птицы: чиж, щегол, чечетка и канарейка — совсем не боялись нас, летали по комнатам, благо мы жили в старом доме с высокими потолками, садились на руку, на плечо. Бережное отношение к зеленому миру, к младшим братьям естественно входило в душу, без назиданий и скучных проповедей.

Вот пример совершенно другого рода. Но тоже из тех уроков детства, которые для меня бесконечно важны. В рассказе «Друг дома» (автобиографичном, как и большая часть написанных мною о детстве, но включающем элементы писательского своеволия) я приписал этот урок отцу. Сейчас хочу рассказать, как все было на самом деле.

К нам часто приходили гости. И среди них — высокообразованный, блестящий, красивый человек с большой золотистой бородой и светлым вдохновенным взглядом. Он был весьма элегантен, любил комфорт, никуда не спешил и умел получать максимум наслаждения от каждой малости, будь то стакан крепкого чая с лимоном, душистая папироса или легкий, необременительный разговор, в котором можно блеснуть остроумием.

Его звали дядя Сережа. Владимир Маяковский — друг моей матери — называл его Сережей Великолепным, так он был декоративен. В рассказе я его переименовал в дядю Володю, и сейчас мне проще называть друга нашего дома этим именем. Дяде Володе, одаренному и опытному переводчику, были по плечу самые сложные тексты. Он тонко чувствовал стиль писателя, не знал языковых затруднений. Но ленивый и безразличный, он промышлял переводами второстепенной литературы, не брезгуя и заведомой халтурой. Так было куда проще, легче и веселее. Дядя Володя очень музыкально, красивым голосом напевал песенку об итальянском лоботрясе, был великолепным рассказчиком, много знал и мог в два счета очаровать кого угодно: людей пожилых и юных, мою любимую Вероню и молодых маминых приятельниц. Он долго казался мне идеалом мужчины и человека.

Наша соседка по квартире, цветочница Катя, по-видимому тайно влюбленная в дядю Володю, говорила вздыхая: вот, мол, бедняга — тонкая кость, аристократ, а чем занимается! Сломала ему жизнь революция, погубила блистательную карьеру. Однажды я спросил у матери, верно ли, что революция сломала судьбу моему кумиру. Мать жестко ответила, что дядя Володя принадлежит к людям, которые всегда найдут отговорку, чтобы оправдать свое безделье, свою несостоятельность. Не будь революции — его сломало бы самодержавие, не будь самодержавия — его сломало бы переселение народов или лиссабонское землетрясение. Он все может и не может ничего — жалкий любитель, дилетант.

Меня удивила резкость матери, ведь она хорошо относилась к дяде Володе. Но мать почуяла опасность, ей хотелось развенчать в моих глазах соблазнительный образ очаровательного «страдальца». Ведь если у мужчины нет настоящей профессии, которой он отдается целиком, с глубочайшей серьезностью, сосредоточенностью и терпением, он ничего не стоит. Это пустоцвет. Нет ничего хуже. Должно быть главное дело в жизни, которое ты любишь и досконально знаешь. «Чем бы ты ни занимался, я ведь не знаю, кем ты станешь, — говорила мать, — будь прежде всего профессионалом. Все остальное от лукавого, но это по силе каждому человеку, знающему свою цель».

Читать дальше