Дмитрий Шерих - История Петербурга наизнанку. Заметки на полях городских летописей

Похоже, некоторые граждане до сих пор воспринимают этот сюжет как исторический факт.

Что ж, разберемся, в чем тут дело.

Бежал ли Керенский? Бежал. Причем дважды. Но маскарадом ему пришлось воспользоваться только в одном случае.

Вначале Александр Федорович спешно покинул Зимний дворец – 25 октября, за считанные часы до штурма Зимнего. Формально это не было побегом, Керенский лишь отправился навстречу войскам, причем вполне открыто. Полвека спустя он горячо говорил советскому журналисту Генриху Авиэзеровичу Боровику: «Господин Боровик, ну скажите у себя в Москве! Там же есть серьезные люди! Ну пусть перестанут писать, будто я бежал из Зимнего дворца в женском платье! Не было этого! И не бежал я, а, согласно нашему общему решению, уехал навстречу нашим войскам, которые все не прибывали и не прибывали из Гатчины на подмогу Временному правительству! Уехал на своем автомобиле и в своем обычном полувоенном костюме… Меня многие видели, я не особенно и скрывался-то. Солдаты, даже красные, если узнавали меня, отдавали мне честь!.. При чем тут женское платье?!»

Что ж, так оно и было. Слова Александра Федоровича подтверждаются документами и мемуарами очевидцев, запечатлевших среди прочего наряд премьера непосредственно перед его отъездом из Зимнего: «Керенский был в широком сером драповом пальто английского покроя и в серой шапке, которую он всегда носил, – что-то среднее между фуражкой и спортивной шапочкой».

Ничего маскарадного, как видите.

Но был и второй побег. Уже самый что ни на есть реальный. Случился он 1 ноября 1917 года, когда уже бывшему премьеру пришлось срочно покидать Гатчинский дворец, где Александр Федорович обосновался после отъезда из Петрограда. Обстоятельства этого маскарада так до конца и не прояснены; есть версия, что воспользоваться чужим костюмом для побега из окруженного дворца Керенскому предложил его адъютант мичман Кованько, человек весьма артистичный по натуре. Версия любопытная, особенно если учесть, что Кованько этот приходится дедом народному артисту России Александру Юрьевичу Домогарову. Но вот что вспоминал о побеге сам Александр Керенский: «Я преобразился в весьма нелепого матроса, рукава бушлата которого были коротковаты, мои рыжевато-коричневые штиблеты и краги явно выбивались из стиля. Бескозырка была мне так мала, что едва держалась на макушке. Маскировку завершали огромные шоферские очки».

В таком одеянии Александр Федорович и покинул дворец. Некоторое время он провел в небольшой деревушке под Лугой, в начале 1918 года ненадолго пробрался в Петроград, откуда отправился в Финляндию – и снова вернулся в свою бывшую столицу. Ожидал, видимо, благоприятных для него перемен. Однако большевики пришли к власти надолго, и Керенский вынужден был покинуть город и Россию.

А история с его гатчинским маскарадом практически сразу стала достоянием широких масс. Уже на следующий день Зинаида Николаевна Гиппиус записала в дневнике: «В чисто-большевистских газетах трактуется с подробностями „бегство“ Керенского. Будто бы в Гатчине его предали изменившие казаки и он убежал на извозчике, переодевшись матросом».

Не будто бы – а точно.

От матросского костюмчика всего лишь шаг до женского платья. И вот что примечательно: родилась эта легенда не в советской России, как можно бы подумать, а за границей. Эмигранты первой волны крайне не любили Керенского, считая его виновником собственных несчастий. Характерный эпизод запечатлен в мемуарах Романа Борисовича Гуля – во время прогулки Керенского по одной из парижских улиц русская дама, шедшая с девочкой, остановилась и громко сказала, указав на бывшего премьера: «Вот, Таня, смотри, этот человек погубил Россию!» Еще показательней тон рассказа Аркадия Тимофеевича Аверченко о Керенском, напечатанного в 1923 году: «Существует прекрасное русское выражение: – Со стыда готов сквозь землю провалиться. Так вот: я знаю господина, который должен бы беспрерывно, перманентно проваливаться со стыда сквозь землю… Но нет стыда у моего господина, и никуда он ни разу не провалился; вместо этого, пишет пышные статьи, иногда говорит пышные речи, живет себе на земной коре, как ни в чем не бывало, и со взглядами встречных перекрещивает свои взгляды, будто его хата совершенно с краю.

А ведь, вдуматься – черт его знает, что взваливает жизнь на плечи этого человека: умер поэт Блок – он виноват. Расстреляли чекисты 61 человека – ученых и писателей – он виноват. Умерли от голода 2 миллиона русских взрослых и миллион детей – он виноват в такой же мере, как если бы сам передушил всех и каждого своими руками. Миллионы русских беженцев пухнут от голода, страдают от лишений, от унижений – он, он, он – все это сделал он.