Маруся Климова: Растоптанные цветы зла. Моя теория литературы

Тем не менее если вернуться к самому началу цепочки выстроенных мною рассуждений, то следовало бы обратить внимание и на то, что не только «возвышенные» мотивы поведения маньяков из триллеров могли бы пугать и отталкивать людей, но и сам факт совершенных ими убийств. Никто ведь не возьмется утверждать, что убийство можно отнести к добрым поступкам. То есть в конкретных проявлениях зла тоже вроде бы есть что-то неприятное и отталкивающее. Однако парадокс заключается в том, что зло сегодня почему– то абсолютно никого не колышет! Иное дело – добро! Одних оно повергает в трепет, другие пытаются его использовать, чтобы доставать и запугивать окружающих, а третьи – вроде меня – его ненавидят. Короче говоря, получается, что непосредственно со злом в этом мире сейчас пытаются бороться одни маньяки, которые убивают не понравившихся им баб и непослушных детей, но ведь это в большинстве своем выдуманные персонажи – герои триллеров, а не жизни.

Такова реальность, а точнее, таково положение добра и зла в современном мире! Стоит ли удивляться после этого, что русская классическая литература к настоящему моменту практически полностью себя исчерпала. Ибо я абсолютно не представляю себе, кто в наши дни может такое читать. Разве что безумцы из триллеров? А кто еще сегодня способен осилить «Бесов» или тем более «Воскресение»? Ведь главный пафос этих произведений, как и вообще всей русской классики девятнадцатого века, заключался именно в борьбе со злом, которое сейчас уже давно никого не интересует, кроме вымышленных голливудских маньяков!

Вот уже больше ста лет философы, литературоведы и критики рассуждают о смерти литературы. А в чем, собственно, заключается ее смерть? Большинство сходится на том, что литературу потеснило и отодвинуло на задний план кино. Конечно, если постоянно посещать всевозможные фуршеты, как это и делает большинство современных критиков, то поневоле придешь к подобному выводу. Потому что посвященные премьерам фильмов мероприятия просто несопоставимы по своему размаху с теми, что устраиваются в связи с выходом книг. В кино сейчас прокручивается гораздо больше бабок, чем в литературе – это и ежу понятно. Но разве можно строить столь масштабные умозаключения, как смерть литературы, основываясь исключительно на впечатлениях от качества и количества закуски и спиртного на презентациях? По-моему, это не то чтобы ненаучный, но вообще крайне поверхностный взгляд.

Если хорошенько вдуматься в эту проблему, то придется признать, что разговоры о смерти разных видов искусства начались с изобретения фотографии, которая прежде всего поставила под сомнение существование живописи. Правда, тут же на защиту живописи встали художники-импрессионисты, которые попытались доказать обратное: мол, фотография холодна, безжизненна и вообще не способна запечатлеть мимолетные оттенки цветов и света, а также всевозможные индивидуальные человеческие особенности и сдвиги по фазе в восприятии внешнего мира, как в случае с Ван Гогом например. Что верно, то верно! Дайте какому– нибудь психически неуравновешенному типу в руки фотоаппарат, и пусть он с ним носится как угорелый, скачет или катается по земле от боли, после того как отрежет себе ухо, – все равно такого впечатляющего эффекта, как в поздних полотнах Ван Гога, ему не добиться, разве что снимки получатся чуточку перекошенными.

Ну а кино конкурирует главным образом с театром, в недрах которого даже никаких импрессионистов не появлялось, чтобы хоть как-то оправдать его существование. Поэтому театр сегодня – это почти такой же отстойный вид искусства, как и цирк. Я вообще довольно плохо представляю тех, кто посещает сегодня театр. По-моему, все театральные постановки должны были бы сейчас проходить в абсолютно пустых залах. И в большинстве случаев так оно и есть. Отчего нынешние театральные актеры, вероятно, все больше ощущают себя обделенными человеческим вниманием, одинокими, почти как обитающие на чердаках и питающиеся на помойках бомжи. Мне кажется, что те немногочисленные зрители, которые все еще приходят на спектакли, чувствуют себя кем-то вроде меценатов, добрых самаритян, медбратьев или сестер милосердия, которые явились туда из сострадания ко всем этим несчастным, прыгающим и кривляющимся на сцене существам, дабы своим участием и вниманием поддержать едва теплящийся и угасающий огонек, каковым в наши дни является театр. В конце концов, и о вымирающих видах животных кто-то заботится: заносит их в Красную книгу, переселяет в заповедники, – а тут речь идет о людях и сохранении их культурных традиций и обычаев.