Дмитрий Павлов - На пути к Цусиме

В начале ноября 1904 г. для выяснения обстоятельств произошедшего на Доггер–банке в Париж направился сам директор Департамента полиции Лопухин. В ходе проведенных им неофициальных переговоров с президентом Республики, министром иностранных дел и руководителями французских секретных служб выяснилась готовность Франции в рамках франко–русского союза и впредь оказывать услуги российской контрразведке. Благодаря французам пополнилась и без того уже изрядная «коллекция» иностранных свидетелей, которым довелось встретить в Северном море таинственные корабли без флагов и огней. На этот раз миноносец был замечен «лежащим на воде совершенно неподвижно» рядом с маяком Гросс–Занд — в 17.30 8(21) октября его видел капитан французского судна «Св. Андрей» Жан–Батист Эсноль (J. — B. Esnol), который выразил готовность подтвердить это под присягой. Вместе с зафиксированными в сентябре, теперь таких случаев по общему счету стало уже семь. Не сидели сложа руки и японские дипломаты. 6 ноября (по новому стилю) во французской газете «L’Echo de Paris» появилась статья, в которой указывалось, что в Северном море против русской эскадры действовали японские миноносцы. По сообщению Мануйлова, этот материал, перепечатанный другими европейскими газетами, вызвал в японской миссии в Гааге «большой переполох», и «посланник Митцухаши приказал служащему в канцелярии [русскому агенту. — Авт.] перенести все документы в свою спальню, где он запер их в железный шкап» [196]. После этого заинтересованные японские дипломаты — послы и посланники во Франции, Бельгии и Голландии — собрались на совещание в Гааге [197]. Нетрудно предположить, что помимо общеполитической ситуации, созданной «гулльским инцидентом», предметом их обсуждения стало то, как сохранить в тайне свои козни против русской эскадры. Подробности этой встречи не известны, однако 8 ноября сразу в двух голландских газетах (в «Dagblad» и «Nieuwe Rotterdamsche Courant») появились официальные опровержения сообщения французской газеты. В тот же день Митцухаси получил из Великобритании от некоего Кокаиме (Kokaime) депешу следующего содержания: «Несколько слов, чтобы уведомить Вас, что я прибыл в Гулль и тотчас же принялся за работу. В «L’Echo de Paris» было напечатано, что, без сомнения, миноноски принадлежали нам, те, которые были замечены в Немецком море, но думаю, что это им доказать не удастся […] Буду немедленно телеграфировать о результате, как только все нужные меры будут приняты» [198]. 1(14) ноября в своем токийском дворце микадо созвал секретное совещание высших военных и морских чинов. Весьма осведомленный корреспондент «Times» утверждал, что речь на совещании шла о том, «как перехватить Балтийский флот, когдатот появится в дальневосточных водах» [199].

Слякотным и промозглым субботним вечером 4(17) декабря 1904 г. на Варшавском вокзале Петербурга под парами стоял Nord Express. На перроне собрались две толпы провожающих. В одной сгрудились восторженные поклонники знаменитой актрисы и певицы Аделины Патти. Она возвращалась домой после благотворительных концертов в российской столице в пользу раненых воинов. В другой шумели многочисленные почитатели, сослуживцы и друзья капитана Кладо, который отправлялся в Париж свидетелем по делу «гулльского инцидента». Накануне ему был устроен триумфальный прием в Военном и Морском клубах, вечером коллеги–нововременцы созвали прощальный ужин, говорили прочувствованные речи, стихотворные экспромты, на память поднесли художественно исполненный серебряный ковш. После вчерашних бесчисленных тостов у капитана побаливала голова, но он был весел и приветлив. Как переменчива судьба! Еще месяц назад, сразу по приезде из Виго в Петербург, его пригласили в Царское Село, где он подробно рассказал обо всем случившемся в Северном море самому императору, а потом Морское министерство осмелилось закатать его, старшего офицера и «высочайше» обласканного всенародного любимца, на двухнедельную гауптвахту за «распространение ложных сведений в печати». Теперь же, освобожденный из тюрьмы по повелению императора, в ореоле мученика–правдолюбца и в окружении поклонников и поклонниц он едет в Париж главным свидетелем на сенсационном процессе. Впереди — блестящее, как всегда, выступление и европейская известность!

Ожидая отхода поезда, по перрону прогуливался высокий старик с черными адмиральскими двуглавыми орлами на погонах. Это был генерал–адъютант Н. И. Казнаков — глава российской делегации. Позади почтительно следовали его адъютанты, лейтенант гвардейского экипажа Волков и Казнаков–младший, тоже морской офицер, и секретарь — 43–летний В. А. Штенгер из Ученого отдела Главного морского штаба. В руках подполковник сжимал пухлый портфель, в котором лежала та самая сверхсекретная папка с документами «относительно намерений японцев» — в пути Штенгер не собирался расставаться с ней даже ночью. Поодаль, не решаясь приблизиться к величественному адмиралу, курили остальные свидетели — лейтенанты Эллис и Шрамченко и мичман Отт. Два других российских делегата — делопроизводитель II департамента МИДа, 35–летний экстраординарный профессор Петербургского университета коллежский советник барон М. А. Таубе и второй драгоман российского посольства в Константинополе надворный советник А. Н. Мандельштам, оба — доктора международного права, сидели уже в купе (на улице было слишком вет–рено) и обсуждали последние мидовские слухи. Барон слушал невнимательно и был рассеян: накануне отъезда его коллега и учитель профессор Ф. Ф. Мартенс сообщил по секрету, что его «старые испытанные» английские друзья утверждают «под честным словом, что никаких японцев в районе Доггер–банки при переходе эскадры адмирала Рожественского не было, что с ней случилось крупное недоразумение», и потому российскую делегацию ждет в Париже «огромный конфуз на весь мир». Ничего другого не остается, заключил для себя барон, как «faire bonne mine a mauvais jeu» (делать хорошую мину при плохой игре) [200]. Впрочем, ставить в известность «милейшего Андрея Николаевича» (Мандельштама) о своих тревогах и дурных предчувствиях почтенный Михаил Александрович счел излишним.