В Соловьев: Довлатов вверх ногами

Соловьёв Владимир, Елена Клепикова

Довлатов вверх ногами

НЕ ТОЛЬКО ДОВЛАТОВ

разговор соавторов

В чем повезло - мы были близко знакомы с Бродским и Довлатовым.

Бродский преподнес нам на совместный день рождения (мы родились с разницей в пять дней, а потому устраивали один на двоих) посвященный нам стишок - как он говорил, стихотворное подношение ("Позвольте, Клепикова Лена, пред вами преклонить колена. Позвольте преклонить их снова, пред вами, Соловьев и Вова..."), а Довлатов опубликовал про нас в своем "Новом американце"1 защитную от нападок разной окололитературной тусовки статью. Мы были двойными земляками - по Питеру и по Нью-Йорку. В Питере у нас были довольно тесные отношения с Осей - вплоть до его отъезда, а с Сережей скорее приятельские. Хотя именно Владимир Соловьев делал вступительное слово на единственном творческом вечере Довлатова в России - было это в ленинградском Доме писателей им. Маяковского на ул. Воинова. В среду 13 декабря 67-го. А Елена Клепикова пробивала его рассказы в печать, работая редактором отдела прозы журнала "Аврора", - увы, из этого ничего не вышло, и архивариус своей литературной судьбы, Довлатов запротоколировал эту печально-смешную историю в повести "Ремесло", где приводит письмо Клепиковой из редакции как свидетельство советско-кафкианского абсурда. Бродский вспоминает о встречах с Довлатовым в "помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали". Уточним: в Ленинграде было тогда три литературных журнала, и "Аврора" была единственным, где у Бродского было три поклонника - помимо Елены Клепиковой, ответственный секретарь Саша Шарымов и машинистка Ирена.

В Нью-Йорке произошла рокировочка. Бродский, когда мы прибыли, пятью годами позже него, нас приветил, обласкал, подарил свои книжки, дружески пообщался со старым своим по Питеру знакомцем рыжим котом Вилли и повел нас с сыном в ресторан. Однако отношения, несмотря на следующие встречи, как-то не сложились. Точнее, не восстановились - питерские, в прежнем объёме.

Что тому виной?

Точнее, кто?

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Mea culpa. Частично. Придет время, расскажу, но не сейчас и не здесь - эта книжка про Довлатова, а не про Бродского, хоть он и мелькнет в ней не раз, но, скорее, на обочине сюжета, на полях рукописи, побочным персонажем, несмотря что нобелевец: по касательной к Довлатову. С Сережей - наоборот: после пары лет случайных встреч в Куинсе вспыхнула дружба с ежевечерним - ввиду топографической близости - общением и длилась до самой его смерти. Дружба продолжается - с Леной Довлатовой.

ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Плюс Таллин, куда я приехала от "Авроры", а Сережа туда временно эмигрировал - перед тем, как эмигрировать окончательно и бесповоротно в Америку. Именно Таллин, на который он возлагал столько надежд, сломил его окончательно. Там у него начался тот грандиозный запой, который, с перерывами, длился до самой смерти.

СОЛОВЬЕВ. Образно выражаясь - да. С другой стороны, именно в этот срок - между фиаско в Таллине и смертью в Нью-Йорке - и состоялся Сергей Довлатов как писатель. А уже отсюда его посмертный триумф.

КЛЕПИКОВА. Мы пропустили и его смерть, и его похороны. Помнишь, он зашел к нам за экземпляром твоего "Романа с эпиграфами"?1 А на другой день мы отъехали с палатками в Канаду. На обратном пути, из Мэна, отправили ему открытку с днем рождения. А поздравлять уже было некого. Мы вернулись в огнедышащий Нью-Йорк из прохладного Квебека, ни о чем не подозревая. Вот тут и начался этот жуткий макабр. Точнее, продолжился. Как у Марии Петровых - "Я получала письма из-за гроба".

СОЛОВЬЕВ. С той разницей, что в нашем случае почта в оба конца: мы поздравляем с днем рождения мертвеца, мертвец присылает отзывы о "Романе с эпиграфами". Последняя книга, которую он прочел. Сережа принимал опосредованное участие в её издании - дал дельный совет нью-йоркской издательнице Ларисе Шенкер по дизайну обложки, хотя с текстом книги знаком ещё не был. И увидел сигнальный экземпляр "Романа с эпиграфами" раньше его автора - когда явился в издательство "WORD", а там как раз готовились к изданию его "Записные книжки" и "Филиал". Позвонил и сказал, что меня ждет сильное разочарование, а в чем дело - ни в какую. На следующий день я помчался в издательство - и действительно: в корейской типографии (самая дешевая) почему-то решили, что "Роман с эпиграфами" вдвое толще, и сделали соответствующий корешок. В итоге - на корешке крупно название книги, а имя автора на сгибе. Сережа меня утешал: книга важнее автора. В этом случае так и оказалось. А до двух своих книжек не дожил - вышли посмертно.