В Соловьев - Довлатов вверх ногами

А мама и Дантеса защищает - того, настоящего, пушкинского. Бобышева тем более. В том смысле, что легче всего его какашкой объявить, а он с твоим ребенком возился как со своим, когда ты отвалил.

- К интервью готова? - спросил меня этот бывший друг, а теперь уже и бывший враг.

- Всегда готова, - в тон ему ответила я, и тут же стало стыдно покойника, беззащитного, беспомощного и бесправного перед ордой профессиональных отпевальщиков.

Точнее, плакальщиков.

То есть - вспоминальщиков.

Даже те, кто знал тебя близко по Питеру и часто там с тобой встречался, вспоминают почему-то редкие, случайные встречи в Америке и Италии - блеск нобелевской славы затмил, заслонил того городского сумасшедшего, кем ты был, хоть и не хотел быть, в родном городе. А про Питер или Москву - путаясь в реалиях и опуская детали. Потеря кода? Аберрация памяти? Амнезия? Прошлое смертно, как человек, который теряет сначала свое вчера и только потом свое сегодня. А завтра ему и вовсе не принадлежит, хоть и тешит себя иллюзией.

Соревнование вспоминальщиков - а те как с цепи сорвались, не успело остыть твое тело - выиграл упомянутый трупоед, издавший на нескольких языках пусть не два, как грозился, но один довольно увесистый том мнимых разговоров с покойником, дополнив несколькочасовой треп стенограммами твоих лекций в Колумбийском, которые разбил вопросами и выдал за обмен репликами. Униженный и изгнанный своим героем, он-таки взял реванш и, нахлебавшись от тебя, тайно мстил теперь своей книгой, ходил гоголем, утверждая равенство собеседников и даже то, что послужил тебе Пегасом, пусть ты его порой и пришпоривал, но он терпел во имя истории и литературы - именно его мудрые вопросы провоцировали покойника на нестандартный, парадоксальный ход мышления, и кто знает, быть может, эти беседы потомки оценят выше, чем барочные, витиеватые, перегруженные, манерные, противоестественные и противоречивые стихи. В самом деле, зачем обливаться слезами над вымыслом, когда можно обратиться напрямик к докудраме, пусть драма спрямлена, а документ - отчасти фикция?

Между прочим, с Довлатовым произошла схожая история, когда посмертно он стал самым знаменитым русским прозаиком и начался шабаш округ его имени. А так как он жил, в отличие от тебя, не в гордом одиночестве на Олимпе "на Парнасе", слышу твою замогильную поправку, - но в самой гуще эмигре, то и вспоминальщиков о нем ещё больше.

Одних вдов - несколько штук: питерская, эстонская и две американские, хотя женат он был всего дважды. Точнее, трижды, но жен - только две. Когда Сергуня сбежал в Эстонию, чтобы издать там книжку и поступить в Союз писателей, не учтя, что руки гэбухи длиннее ног беглеца, то да - прижил там дочку от сожительницы. Да ещё на Брайтон-Бич к одной доброй душе уползал во время запоев, как в нору, чтобы просохнуть и оклематься, но женат на ней не был, да та и не претендует на вдовий статус. Попробовала бы она! Даже её попытка поухаживать за Сережиной могилой была в корне (буквально!) пресечена его аутентичной вдовой: высаженный брайтонкой куст азалии был с корнем вырван его главной, последней, куинсовской женой, которую можно обозначить как дваждыжена. Ибо вторая и третья его жены - на самом деле одно лицо, хоть и перемещенное в пространстве через Атлантику. На этой своей жене он был женат, разведен и снова женат уже в иммиграции. Что касается первой, то это была, по его словам, жена-предтеча, femme fatale, которая оттянула все его мужские и человеческие силы, выхолостила и бросила, а потом, уже после его смерти, объявила свою дочь, которая родилась незнамо от кого несколько лет спустя после того, как они расстались, - Сережиной. В жанре племянников лейтенанта Шмидта. В общей сложности, вместе с самозваной, Довлатов становился отцом трех дочерей (уверена, что ещё объявятся), а тосковал по сыну, который у него и родился после его смерти. Интересно: пол ребенка он хоть успел узнать?

"Что ты несешь, Воробышек!" - слышу возмущенный голос О с того света.

"А художественный вымысел? - отвечаю. - Мечтать о сыне, который родится только после его смерти, куда эффектнее, чем умереть, когда твоему сынку уже восемь, и радость отцовства нейтрализована запоями, халтурой, и не пишется".

Как и было на самом деле.

Сергуне, однако, удалось - уже из могилы - отмстить неразумным хазарам - и тем, кто успел сочинить о нем воспоминания, и тем, кто только собирался это сделать. Один из его адресатов опубликовал том переписки с ним, несмотря на завещательный запрет Довлатова на публикацию писем. Вот где злоязычный Сережа отвел душу и всем выдал на орехи, не пощадив отца родного, о своих посмертных вспоминальщиках и говорить нечего. Скандал в благородном семействе. Кто бы повеселился от этого скандала, тайно ему завидуя, так это ты!