Алексей Поликовский - Москва против Мордора

А мы мирные, мы законопослушные. У нас на улицу и к суду выходят интеллигентные люди, а не обученные кулачные бойцы. Так какие же массовые беспорядки? И как же они, эти мелкие твари, снова вылезшие к власти, хотят пришить массовые беспорядки Артему Савелову, тихому человеку-заике, и Ярославу Белоусову, который якобы кинул куда-то круглый желтый предмет. А в кого попал? Кого ранил? И куда укатился этот круглый желтый предмет, который они так упорно всобачивали в обвинительный акт и приговор, этот то ли апельсин, то ли мандарин, раздавленный черным ботинком омоновской орды, бегущей бить демонстрантов?

А судья все читает. Писать ей было недосуг, она переписывала. Весь приговор, составленный из сочиненных следователями казенных фраз, от которых за сто километров несет решеткой и колючкой, лжив с начала и до конца. И это не просто судья Никишина судит восемь человеческих жизней, это мертвая, холодная, питающаяся человеческой болью система пытается снова запихнуть нас в черную яму бесправия и безгласия.

Когда судья Никишина, а вернее, фальшиво торжественный голос сверху, голос власти, голос системы, голос палача, объявлял сроки подсудимым, я, наконец, понял, почему мне так погано на душе и всем вокруг тоже, а у семерых за решеткой такие ясные, светлые, спокойные лица. Они просто понимали и знали неизмеримо больше меня. Я, наивный идиот, еще оставлял один процент на то, что судья окажется человеком и освободит их в зале суда, а они уже давно знали, что такое невозможно. Я еще утром этого дня тешил себя мыслью, что все-таки все бывает, и все, даже хорошее, возможно, а они, уже имеющие опыт следствия и тюрьмы, твердо знали, что в этой системе ничего хорошего не бывает, оправдательных приговоров не бывает, и судья в этой системе не судья, а палач. Каратель. Палач. Так и оказалось.

Когда голос стал называть сроки, я стоял за спинкой стула, на котором сидела Людмила Михайловна Алексеева. Она еще утром пришла в суд по пустынной, зачищенной, превращенной в концлагерный плац улочке между двумя рядами барьеров и молчаливо застывших солдат внутренних войск. Мужчина помогал ей идти. В руках у нее была палка, а на лацкане пальто большой круглый значок «Свободу героям Болотной!». И теперь, каждый раз, когда усилившийся металлический голос сверху называл срок, я слышал, как старая женщина вскрикивает: «Ааа!» Как от боли. «Кривову… 4 года… — «Аааа!»

Что такое фашизм? Есть много определений, научных в том числе, но я почему-то очень хорошо запомнил ненаучное. Его дал Эрнест Хемингуэй, Старина Хэм и Папа Хэм, немодный нынче писатель. Силы в нем слишком много для болтливых шоу-литераторов. А про фашизм он сказал очень коротко: «Фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами». И в эти два дня, которые я провел в Замоскворецком суде и около него, я просто отравился ложью, а бандитов я там тоже видел.

Уже в ночь с субботы на воскресенье я узнал, что Удальцов снова за решеткой — получил очередные 15 суток.