Алексей Поликовский - Москва против Мордора

Тут вдруг в густой толпе открылась полянка, и мне под ноги по грязной траве выкатился белый шарик с нарисованными на нем черными глазками и длинным ртом. Шарик сам собой катался по зимней траве и смеялся. И люди вокруг тоже смеялись и говорили, кивая на шарик: «Медвепут!»

Все это я уже когда-то видел. Я уже видел когда-то, в конце восьмидесятых и в начале девяностых, вот таких счастливых людей, которые на глазах обретали свободу. Я видел тогда митинги, на которые приходил миллион человек, и я испытывал чувство абсолютного счастья от того, что мы вместе и свобода теперь наша. Но с тех пор я уже давно не хожу ни на какие митинги, потому что знаю, как легко обманывают этот всесильный и беззащитный народ и как легко обращают в дрянь великую мирную революцию. Людей обманывают их вожди, продавая нас всех гуртом и поодиночке, как это случилось в девяностые. Революцию обманывают демократические трибуны с хорошо подвешенным языком, которые пускают красивый туман нам в глаза, так, что мы слепнем на годы и теряем ориентацию в социуме. Нас нагло дурачили неизвестно из какой дыры выскочившие приватизаторы, которые во имя общего блага — а как же иначе? — делили всенародное имущество так, что всем не осталось ничего, кроме нищеты, а они отчего-то все как один сделались миллионерами, и владельцами акций, и хозяевами уютных домиков в очень хороших местах.

Я не хочу, чтобы всех этих людей, которых я видел в эту субботу на Болотной площади, обманули те, кто говорил им со сцены такие сильные слова. Я не хочу, чтобы эти люди снова вовлекли нас в идиотскую игру своих собственных амбиций, занимающую годы и опустошающую десятилетия. Оппозиции нужен один кандидат с новым лицом.

Я шел по периметру площади, рассматривая многочисленную технику, пригнанную сюда, чтобы в случае чего блокировать и разгонять нас. Рядами стояли трехосные грузовики с решетками на окнах закрытых кузовов, бронированные машины с бойницами для ведения огня и автобусы. В одном из них, за черными стеклами, горел огонек сигареты. Мрачными рядами, неподвижно и молча, стояли омоновцы в боевом снаряжении, похожие то ли на инопланетных пришельцев, то ли на рыцарей Мордора. У них были дубинки в руках, черные латы на ногах, черные ботинки, черные перчатки, круглые шлемы. Некоторые опустили на шлемах черные непрозрачные забрала и превратились в мрачные фигуры из возможного тяжелого будущего. Некоторые стояли с поднятыми забралами и молча смотрели на веселых своей свободой людей. А у некоторых были совсем молодые, мальчишеские, очень хорошие лица. С ними я разговаривал.

Навстречу мне шли две девушки. Обе веселые, и обе смеялись от души, не над чем-то или кем-то, а от полноты жизни. На ладони у одной была плитка шоколада в раскрытой фольге. «Хотите шоколад? Берите! Берите шоколад!» — уже совсем стемнело, и они шли через тьму московского вечера и волны людей, расходившихся с митинга, и всех угощали этим своим очень сладким, очень вкусным шоколадом. Я взял один квадратик под их одобрительные возгласы.

Первый плакат я увидел прямо у метро, только что выйдя из дверей и еще не влившись в поток людей, шагавших к проспекту Сахарова. Парень в коричневой куртке держал картонку на рейке, на картонке был нарисован барашек, сидящий за компьютером, сверху стояло: «Мы не б@раны!», снизу: «Мы лучшая часть нашего общества!»

Люди на пути к митингу полностью занимали тротуары и захватывали проезжую часть. Пятидесяти пропускных пунктов с милиционерами не хватало, собирались маленькие очереди. В дали проспекта, вся в ярком золотистом свете, похожая на волшебный новогодний ларец, сияла сцена. Звук был поставлен лучше, чем на Болотной, ораторов можно было слушать даже на тротуарах в трехстах метрах от сцены. Удивительно было не то, что так много людей пришло, удивительно было то, что они всё подходили, и подходили, и подходили.

Лучшая часть нашего общества в этот раз, на проспекте Сахарова, была другой, не такой, как две недели назад на Болотной. Там был легкий на подъем молодняк и солидные люди из бесчисленных московских фирм и компаний, оснащенные всевозможными девайсами. Это был авангард, реакция первого часа. Но за четырнадцать дней сигнал прошел по плоти мегаполиса, по его нервам, и вот поднялась вторая волна. После первой, быстрой и легкой, это был уже какой-то тяжелый вал, вовлекавший в движение людей из самой глубины жизни.