Дмитрий Быков - Блуд труда (сборник)

Любимым его занятием сделалось говорить по телефону. Он никогда не видел кнопочных телефонов и восхищался ими. Он с удовольствием ходил в кино. Ему нравилось гулять по улицам Сеула: “там так много людей, а ведь я почти не видел людей…”

Один из активистов “Международной амнистии”, встретившись с By Ионг Гаком, сказал, что готов считать Кима Тэ Джуна истинным гуманистом: за одно это освобождение можно ему простить любой авторитаризм, в котором продолжают иногда упрекать южнокорейский режим. Другие правозащитники не столь оптимистичны: известно, что в Южной Корее по-прежнему много политзаключенных. Кроме того, By Ионг Гаку не разрешали вернуться на Родину в течение двух лет: Сеул рассчитывал на ответные жесты Пхеньяна. По сведениям той же “AI”, в тюрьмах и лагерях Северной Кореи в нечеловеческих условиях содержатся не менее 400 южнокорейских шпионов. Это – не говоря о сотнях северокорейских инакомыслящих, которых в стране приравнивают к уголовникам (достоверных сведений о них нет, страна остается одной из самых закрытых в мире). Некоторый прогресс был достигнут: президенты двух Корей впервые встретились, разъединенные полвека назад семьи смогли встретиться… Не воссоединиться, подчеркиваю, а встретиться: уже и это было великим нравственным прогрессом. Однако никаких встречных шагов в Сеуле так и не дождались. И тогда By Ионг Гаку – раз уж за его судьбой так пристально следило мировое сообщество – разрешено было уехать на Родину.

Перед отъездом его честно предупредили: семьи скорее всего нет в живых, а сам он скорее всего будет арестован после первого же шага по родной земле. Разведчиков, долгое время проведших в заключении на вражеской территории, не щадят. В любом случае он всегда будет на подозрении – если ему повезет и он, проживший сорок лет в южнокорейской тюрьме, не окончит свои дни в северокорейской.

Он вежливо согласился, что все это возможно. И настоял на своем.

В прошлом году он вернулся.

С тех пор о нем нет никаких сведений. Я очень надеюсь, что они появятся. Но посольство Северной Кореи, месяц назад пообещав перезвонить через три дня и сообщить, какова его судьба, до сих пор, вероятно, ищет информацию.

– А выехать к вам и встретиться с ним на месте никак нельзя? – спросил я.

– Тарудна, тарудна, – пояснил сотрудник посольства.

Есть разные объяснения тому, что случилось с Россией в последние десять лет. Например, замечательный философ и историк Александр Панарин, только что удостоенный премии Александра Солженицына, выпустил недавно книгу “Искушение глобализмом”: там много с чем можно спорить, но в одном автор совершенно прав. В последние десять лет мы увидели месть человека естественного, природного – человеку культурному; увидели, к чему приводит человека полный отказ от насилия над своей природой. Мы увидели человека, который все себе разрешил.

У всего на свете есть страшная изнанка: тоталитарный мир, порождающий героев, – порождает и нечеловеческие мучения, и бессмысленные жертвы, и безысходные страдания. Ставка велика – новый человек. Велик и проигрыш. И по всем параметрам, By Ионг Гак – проигравший.

Но по высшему, Божественному, счету, который, я уверен, существует, – это главный герой XX века, и главным его подвигом было бессмысленное, запоздалое возвращение. Мы готовы плакать от умиления, видя, как Штирлиц на верную гибель возвращается в Берлин. Но вряд ли кого тронет судьба реального разведчика-диверсанта, вернувшегося в свой Пхеньян после сорока трех лет отсутствия.

От чего ему было отрекаться? От давно рухнувшего коммунизма? Кому нужен был его сорокалетний подвиг? Кому нужно его возвращение – возвращение в страну, где этот подвиг некому будет оценить, в страну, которая не хочет никаких упоминаний о нем?

Все это вопросы бессмысленные. Если бы Жанна д’Арк отреклась, ее бы тоже не сожгли. И чего там было упорствовать, в конце концов. Ну, сказала бы, что никаких голосов не было. Вполне могла выкрутиться. Ведь свои ее предали, а Орлеан так и так был уже взят. Перед кем было упорствовать, кого удивлять? Епископа Кошона? Он точно соответствовал своей фамилии и вряд ли был способен оценить чье-либо мужество…

Мы разучились ценить бессмысленное, совершенное, чистое геройство. И может быть, это к лучшему – жить в мире стало удобнее. А что тошнее – так можно и притерпеться.

И все-таки есть в человеке, помимо всех его странностей, такая странность, как надежда.

Я отлично понимаю, что надеяться на это смешно. И все-таки надеюсь, что он жив и благополучен, и не сидит в тюрьме, и встретился с женой, и увидел сына. И северокорейские пионеры – как они там называются? – приходят к нему домой слушать его рассказы.