Ричард Докинз - Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной

Обратимся теперь к принципу упражнения — неупражнения. Для приобретенных признаков этот принцип действительно кажется во многих отношениях верным. Он представляет собой некое общее правило, не зависящее от особенностей каждого конкретного случая, которое попросту утверждает: “Любая часто используемая часть тела будет увеличиваться в размерах, а неиспользуемая станет меньше или вообще усохнет”. Постольку, поскольку мы вправе ожидать, что нужные (и по-видимому, используемые) части тела в целом было бы неплохо увеличить, а ненужных (а значит, вероятно, и неиспользуемых) частей могло бы и вовсе не быть, этот принцип может в самом деле показаться не таким уж плохим. Тем не менее с ним связано одно большущее затруднение. И заключается оно в том, что, даже если бы у этого принципа не было никаких других изъянов, он слишком грубый инструмент для создания тех изящных и утонченных приспособлений, которые мы наблюдаем у растений и животных.

Глаз уже не раз служил нам хорошим примером, так почему бы не воспользоваться им снова? Вспомните-ка все его замысловато взаимодействующие друг с другом составные части: хрусталик с его незамутненной прозрачностью и способностью корректировать цветность и сферическое искажение; мышцы, которые могут мгновенно сфокусировать хрусталик на любом объекте, находящемся на расстоянии от нескольких дюймов до бесконечности; диафрагма радужки или механизм для “затемнения линзы”, тонко и плавно регулирующий апертуру глаза, как если бы это была камера со встроенным экспонометром и быстродействующим специализированным компьютером; сетчатка с ее 125 млн фотоэлементов, которые перекодируют длины волн в цвета; тончайшая сеть кровеносных сосудов, снабжающая питанием все части этого аппарата, и даже еще более тонкая сеть нервов, выполняющих функцию проводов и микросхем. А теперь, держа в голове всю эту ювелирно сработанную машину, давайте зададимся вопросом: могла ли она возникнуть благодаря принципу упражнения и неупражнения? На мой взгляд, отрицательный ответ здесь очевиден.

Хрусталик является прозрачным телом и способен исправлять сферические и хроматические аберрации. Могли ли эти его свойства возникнуть исключительно за счет упражнения ? Можно ли промыть его до полной прозрачности мощным потоком льющихся сквозь него фотонов? Может ли хрусталик стать совершеннее от употребления, от того, что через него проходит свет? Конечно же, нет. С какой стати? Могут ли формирующие цветовое зрение клетки сетчатки сами собой разделиться на три типа только потому, что на них падает свет с разными длинами волн? Опять-таки с какой стати? Когда мышцы, которые обеспечивают фокусировку, уже существуют, тогда, упражняя их, действительно можно сделать их больше и сильнее, однако изображение не станет от этого более четким. Следует признать, принцип упражнения и неупражнения органов не способен создать ничего, кроме самых грубых и наименее впечатляющих приспособлений.

В то же время при помощи дарвиновского отбора можно объяснить любую мельчайшую деталь. Хорошее зрение, точное и достоверное вплоть до самых ничтожных подробностей, может решить для животного вопрос жизни и смерти. Для быстро летающей птицы, например для стрижа, четко сфокусированный и нейтрализующий искажения хрусталик может оказаться важным фактором, от которого будет зависеть, поймает она мошку или же врежется в скалу. От того, насколько быстро закрывается диафрагма радужки при выходе солнца из-за тучи, иногда зависит, сможет животное вовремя заметить хищника и спастись бегством или же окажется ослепленным на какое-то роковое мгновение. Любое повышение эффективности глаза, сколь бы незначительным оно ни было и как бы глубоко оно ни пряталось во внутренних тканях, может содействовать выживанию и репродуктивному успеху животного — а значит, и распространению генов, обусловивших это улучшение. Вот почему отбор по Дарвину способен объяснять эволюцию усовершенствований. С точки зрения дарвинизма эволюция устройства, успешно помогающего выжить, напрямую вытекает из его успешности как таковой. Взаимосвязь между объяснением и объясняемым феноменом является непосредственной и полной.

Ламаркизм же покоится на непрочном и ненадежном основании — на том правиле, будто все, что много используется, выигрывает от увеличения в размерах. Иными словами, он полагается на корреляцию между размером органа и его эффективностью. Если такая взаимосвязь и существует, то она, несомненно, чрезвычайно слаба. А дарвиновская теория строится на корреляции между эффективностью органа и его эффективностью — более полной корреляции и быть не может! Это слабое место ламаркизма никак не связано с конкретными особенностями тех жизненных форм, которые встречаются на нашей планете. Оно является его системным недостатком, справедливым для любых разновидностей сложных приспособлений — в том числе, как мне думается, и для живых существ, обитающих в любой другой точке Вселенной, какой бы чужеродной и непостижимой в деталях ни показалась нам тамошняя жизнь.