Б Сучков - Стефан Цвейг

Стремясь сохранить то, что он в предсмертной Декларации назвал "высшим благом", - личную свободу, Цвейг, будучи враждебен фашизму всем строем своего мировоззрения, хочет бороться с его идеологией в одиночку, не примыкая ни к какому политическому лагерю, ни к какой политической партии. Вполне закономерно эта "надпартийная" позиция поставила его в межеумочное положение, привела к потере реальной социальной опоры в жизни и толкнула к глубоко консервативному выводу, что истинный "гуманизм по своей природе не революционен".

В решающий момент истории, когда в сознании лучших представителей западноевропейской интеллигенции укреплялось демократическое начало, Цвейг оказался в плену плоского буржуазного либерализма. В тридцатые годы его творчество теряет социальную остроту; стремительный поток событий обгонял Цвейга, который с болезненным упорством цеплялся за старые идеи, хотя жизнь все настойчивее обнаруживала их исчерпанность.

Сам писатель начинает ощущать, что его представление о единстве европейской культуры, как основы прогресса, оказывается фикцией. Поощряемые международными империалистическими кругами, немецкие фашисты открыто готовили новую мировую войну: родина Цвейга - Австрия стала первой жертвой их агрессии, затем мюнхенцами была предана Чехословакия. Фашиствующие элементы в разных странах Западной Европы стремились морально разоружить и разъединить народы, объявив поход против всего передового, что было в национальных культурах. Другая основная мысль Цвейга - о значении одинокой личности, как движущего фактора истории, - опрокидывалась активностью народных масс, объединявшихся под знаменем Народного фронта и дававших открытые бои фашизму на полях Испании. Тридцатые годы для Цвейга - годы жестокого духовного кризиса, внутренней смятенности и возрастающего одиночества. Однако напор жизни толкал писателя на поиски разрешения идейного кризиса и заставлял пересматривать идеи, лежавшие в основе его гуманистических принципов. Опубликованная им в 1938 году книга "Магеллан. Человек и его деяние" свидетельствовала, что в мировоззрении Цвейга начали происходить некоторые сдвиги. Обращаясь к образу Магеллана - человека действия, Цвейг, несомненно, пытался преодолеть созерцательный характер своего гуманизма. Избрав для описания путешествия Магеллана сдержанный тон хрониста, Цвейг, однако, не прячет за размеренным и внешне спокойным повествованием взволнованного удивления перед красотой человеческого деяния и стойкостью человеческой воли, преодолевающей безмерные трудности. Суровый образ Магеллана - человека великой цели - написан Цвейгом широко и свободно. Прославленный мореплаватель встает зримо со страниц книги: сын своего времени, навигатор и дипломат, воин и мечтатель, идущий по неизведанным дорогам истории. Чист и прозрачен стиль книги. Первозданная свежесть непознанного и еще не оскверненного корыстью мира нарисована Цвейгом многоцветной и влюбленной кистью. Он дает ощутить и торжественность океанских просторов, и таинственность чуждых стран, мимо которых в робком молчании проплывали корабли Магеллана, и зовущую ласковость благоуханных островов, где вольно и беззаботно жили люди, не знающие ни проклятой власти золота, ни рабства, с которым их очень скоро познакомят европейцы.

Но в описание нетронутой прелести мира, в рассказ об одном из величайших дерзаний в истории вторгается тревожное раздумье писателя над тем, как дорого платит человечество за каждый свой шаг вперед, какими неправедными и кровавыми средствами утверждается цивилизация. Не только горестная судьба Магеллана давала ему повод для подобных размышлений. Вслед за кораблями первооткрывателей плыли корабли конквистадоров. Насилие отмечало их след: цепи и меч несли они в покоренные земли. Хотя Цвейг писал о минувшем, ощутима перекличка его суждений о прошлом с современностью, когда еще более мучительно и тяжело в жестокой борьбе с косностью корыстного мира, с воинствующей реакцией пролагает себе человечество путь в будущее. Книга о Магеллане была написана Цвейгом в дни борьбы испанского народа за свободу. Фашизм перед началом похода за мировое владычество проверял свое оружие на беззащитных испанских городах и деревнях. В рядах Народного фронта под знаменем антифашизма объединялись лучшие силы прогресса и демократии. Отблеск этой великой борьбы лег и на книгу Цвейга о Магеллане.

Однако при всех достоинствах книги она обнаруживала, что в понятие прогресса Цвейгом не было вложено конкретное социальное содержание. "Лишь тот обогащает человечество, кто помогает ему познать себя, кто углубляет его творческое самосознание" - таков философский вывод, который делает Цвейг в конце книги, определяя значение человеческого деяния, способствующего поступательному ходу истории. Но человечество познает себя не только в завоеваниях общекультурного и научного прогресса. История выдвинула перед современным человечеством другую, более важную, возвышенную и трудную задачу - познания путей преобразования общества. В условиях, когда эти пути были открыты и познаны научным социализмом, а народные массы, охваченные его идеями, уже начали практически пересоздавать современное общество, вывод Цвейга явился не чем иным, как анахронизмом, свидетельствующим, что писатель не понимал смысла всемирно-исторических событий, разыгрывавшихся на его глазах, и безнадежно отставал от жизни. Совершенно очевидно, что идея прогресса, защищаемая Цвейгом в книге о Магеллане, выступает как плоская абстракция.