Но, если ввести в тот же "мир без дистанций" идеи, художественно оформленные как чьи-то личностные высказывания-поступки, или же поступки-высказывания, связанные с прояснением жизни и ее смысла, - тогда эти герои-идеи окажутся в отношениях живого и страстного диалога. Вопросы диалогического бытия слова глубоко разработаны философами нашего века. На Западе пионером был Мартин Вубер. В области слова художественного приоритет во всех смыслах принадлежит М. М. Бахтину. Первая часть сформулированного выше закона границы говорит об отождествлении на последней явлений мира ("все во всем"), вторая о сосуществовании и диалоге, идей и личностно воплощенного слова, также возможном и осуществимом лишь "на границе". Самим единством определения указывается коренное родство фантастики с обширной сегодня сферой реалистического художественного слова - так называемым "фантастическим" реализмом (термин, как известно, введен Достоевским). Как объяснить это родство? Пространственно-временная форма в фантастике, призрачна; ведь это мир внепространственный, отчего в нем все и перетекает друг в друга. Стихия эта в ходе своего исторического развития и смысловых углублений способна, видимо, к историческому миметизму своего рода. Она способна и склонна воспринимать те формы пространственно-временного образа мира, которые характерны для данной эпохи. Если образ мира, присущий определенному времени, внутренне фантастичен - как, скажем, в средневековье, - картина мироздания окажется фантастической по форме, как и по сути. Но если господствующие представления о мире реалистичны - как было в середине прошлого века, - то усиливавшаяся на исходе этого периода фантастическая тенденция могла приобрести - и приобрела - внешние пространственно-временные реалистические черты. Таков был, по-видимому, один из стимулов новаторства Достоевского. Художник этот ориентировался на два различных эстетических требования, две традиции, до него и после него не встречавшихся с такой силой и почти что равновесомо в органически цельном творчестве. Одна была постулатом безусловного и детального реализма, исключительно влиятельного и процветавшего в это время. Другую традицию Достоевский почерпнул наиболее непосредственно из новозаветного слова, ибо в Новом завете впервые и с наибольшей глубиной дана была (и задана) европейской культуре пограничная (трансцедентная в данном случае) установка слова и образа человека, как и сама идея-образ личностно воплощенного слова (герой-идея). Важно отметить, что Достоевский воспринял и развил в своем творчестве новозаветную традицию структурно - то есть как особую установку слова и принципы бытия образов, - а не только тематически (как было, в частности, со Львом Толстым). Конечно, Достоевский так или иначе использовал и родственные новозаветной традиции или смежные с ней достижения и формы иных жанров, фольклорных и чисто литературных, но это уже внутренние вопросы творчества Достоевского, нас здесь не занимающие. Для нас важно подчеркнуть у него синтез реалистической имитации жизни в ее пространственно-временной повседневности и даже будничности с внутренне противоречащей этим принципам пограничной установкой слова и образа, присущей фантастике. Сам Достоевский хорошо сознавал необычность и своеобразие своего реализма, видели это и современники. Правда, чаще поверхностно и враждебно: бросалась в глаза сквозившая сквозь реалистическую задачу фантастическая суть его мира, и это оценивалось как недостаток. И сегодня есть достаточно талантливые и интересные представители "фантастического" (или, что в сущности близко, "магического") реализма например в латиноамериканской литературе. Но реализм этой линии прямо сближен с фантастикой; он, можно сказать, осознал свое родство и происхождение, не стесняется их и находит естественными. Не утрачена и традиция более строгого и выдержанного сочетания внутренней фантастичности с реализмом, стремящаяся не оторваться от пространственно-временной реалистической почвы. Тенденция эта в последние годы, как это, быть может, ни удивительно, нашла очень яркое воплощение в североамериканском романе, в котором происходят процессы заметной "русификации". Сошлюсь на переведенные у нас романы Дж. Гарднера "Осенний свет", Уильяма Стайрона "И поджег этот дом" и Роберта Стоуна "Флаг на заре". Вообще литературоведы находят, что "отражение жизни в "формах самой жизни", "детерминирование характеров обстоятельствами", столь обязательное в творчестве классиков реализма, сегодня все больше трансформируется, и картина мира или изображение жизней отдельных людей все чаще выступает в условных формах структур символических и фантастических (или и тех и других одновременно)" (Ивашева Н.
Читать дальше
