Теги:А.Н. Шаховской , Что нужно знать каждому в России
Родиться в один день с Пушкиным
"Чем больше пишешь и позволяешь Психее вырваться из житейских уз, тем больше к тебе благоволит Муза" - так чувствует Олеся Николаева
«ЛГ»-досье:
Олеся Александровна Николаева родилась в Москве в семье писателя Александра Николаева. Окончила Литературный институт им. Горького (семинар поэзии Евгения Винокурова), где ведёт с 1989 года творческую мастерскую. В 1990–1991 гг. вела там спецкурс по «Истории русской религиозной мысли».
Автор более сорока книг поэзии, прозы и эссеистики. Лауреат национальной премии «Поэт», Патриаршей литературной премии, премии Бориса Пастернака, Правительства РФ за заслуги в области культуры и других – российских и зарубежных премий.
Произведения Олеси Николаевой переводились на английский, французский, итальянский, испанский, греческий, польский, румынский, болгарский, китайский, хинди и другие языки.
– В вашей автобиографии сказано: «Господь был милостив ко мне и хранил меня на путях моих, заплетя три линии, три внутренних сюжета моей жизни в единый жгут. Эти линии такие: богоискательства, любви и творчества». Следование этим трём линиям делает вас счастливой? И что для вас лично означает категория счастья? Воспринималась ли она по-разному в молодости и в зрелости?
– Как сказал кто-то из Святых Отцов, человек не может назвать себя счастливым, пока он не достиг смертного часа.
И я бы не сказала, что нечто само по себе делает человека счастливым. Парадокс человеческой жизни в том, что если источник счастья лежит в плоскости его эмпирической жизни и замкнут в цепь причинно-следственных связей мира сего, то человек, чем настойчивее ищет это своё счастье, тем более лишает себя возможности его обрести. Как только счастье становится целью, на которой сосредотачивается человеческое внимание, как только оно делается предметом рефлексии, оно тут же отщепляется от процесса его существования, порывает с субъектом и становится объектом, что делает и вовсе невозможным для человека его экзистенциальное переживание.
Но осознание и осмысление своего п у т и, уводящего куда-то в сферы идеального, конечно, создаёт почву, на которой радость, счастье, блаженство могут возрасти. Таким образом, счастье – это не цель, а лишь «побочный продукт», «сопроводительный эффект» – то, что «прикладывается» к смыслообразующей деятельности, к поиску истины. В этом смысле все основания для счастья у меня вроде бы есть, я бы так сказала.
И, напротив, отсутствие этого своего п у т и или даже соскальзывание с него обрекает на душевную смуту и болезненное чувство потерянности – уязвлённого самолюбия и обиженного одиночества.
В юности, конечно, и скорби не противоречат счастью: острее чувствуется «упоение в бою и бездны страшной на краю», когда, и пребывая в скорбях, можно тем не менее пить из переполненной чаши жизни, пьянея от её избытка. Но когда человек взрослеет и убеждается, что ему за всё приходится расплачиваться – за все свои выверты, резкие жесты, дерзкие поступки, промахи, ошибки и капризы, а былой хмель ума оборачивается похмельем, терзаниями совести и утратой смысла, тогда он начинает искать пути, с которых он сбился. И в этом случае счастье – это радость возвращения и узнавания, подобно той, какую испытал блудный сын, вернувшись к Отцу.
– Вы читали спецкурс по «Истории русской религиозной мысли» в Литературном институте. Насколько этот курс был необходим молодым писателям?
– Русская словесность вся вышла из монастырей. Можно говорить, что и русская классика – плод православного мироощущения, даже если в тех или иных произведениях русской литературы впрямую не говорится о Боге, о Церкви, о храмах, монахах и молитвах.
– В чём же тогда это проявляется?
– Во-первых, в отношении к человеку как образу Божьему (а не как к функции государства ли, общества с его законами): отсюда тот глубокий и тончайший психологизм русской литературы, «многослойность» её героев.
Во-вторых, в отношении к слову (слово – логосно, оно являет реальность, оно пророчественно).
В-третьих, в отношении к миру: мир «во грехе лежит», но он пронизан божественными энергиями, в нём есть отпечатки следов божьих, поэтому русская литература имеет характер катарсический.
И в-четвёртых, в отношении к греху: грех в транскрипции русской литературы, как и в христианском вероучении, разрушает душу, а подчас ведёт человека к безумию, и согрешающий сам несёт в себе наказание, если не покается. Тема греха и возмездия – здесь одна из центральных.
Читать дальше
