Алексей Самойлов - Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

Удивительный Сокуров человек. Он, походя, делает все впервые. То же с «Русским ковчегом». Можно как угодно к нему относиться, но он сделал это впервые. Об этом еще Хичкок мечтал: снять весь фильм одним планом. Сокуров снял.

– Как режиссер идет от одного автора к другому, от одной темы к другой, более или менее понятно. Но каково актеру выскочить из оболочки Чехова и войти в оболочку Гитлера?

– Никакого перескока не было – между работой над ролями прошло несколько лет. Сложность была в другом: надо было играть на немецком. Помню, едем на гастроли в Пермь, мне дали наушники, магнитофончик с немецким текстом, текст на коленях. Зубрил. Потом Сокуров привез мне комплимент от немецких коллег, что меня можно было и не озвучивать.

– Актер ведь вступает в какие-то отношения со своим персонажем. Какие у тебя сложились отношения с Гитлером?

– Сначала только ненависть, ничего больше.

– Но с этим чувством нельзя играть человека, да еще в домашней обстановке.

– Конечно. И я сразу от себя это состояние отмел, потому что в фильме он показан человеком. Снова много читал – книгу «Застольные беседы с Гитлером», на основе которой сделан сценарий, «Энциклопедию третьего Рейха», книжку Эриха Фромма «Анатомия человеческой деструктивности». Фромм пишет: пока мы не поймем Гитлера как человека, мы не поймем сути фашизма.

В своих воспоминаниях Ольга Чехова говорит, что в Гитлере было два человека: один – тот, который был на трибуне, гуру (причем все было срежиссировано, позы отработаны). Сохранилось много хроники, я смотрел ее вечерами после съемок: вот так он достает из кармана френча часы, вот спина Гитлера, такой сутулый изгиб – не то чтобы копировал, но все уходило в подкорку. Так же потом работал над ролью Ленина, больного, полупарализованного: привязывал к руке и к ноге палки и ходил так полдня. Трудно потом было отвыкать.

– Скажи, проникновение в душу даже такого чудовища, как Гитлер, должно, наверное, вести к пониманию? А где понимание, там и оправдание. Ведь ему было худо.

– Да ему было худо, одиноко. Вернемся к Ольге Чеховой. Она говорила, что дома это был совсем другой человек: закомплексованный, серый, во многом неинтересный. Но нельзя забывать, правда, что жил он в цивилизованной Германии, был соответственно воспитан (вспоминали, что никогда впереди женщины не пройдет), хотел стать архитектором.

Фромм писал, что по своим психофизическим данным только десять процентов людей могут быть у власти. А пробивается к власти еще меньше. Меня часто спрашивают, что общего между Лениным и Гитлером? Фанатизм. Ради идеи они могут пойти на все что угодно. У этого типа людей нет морали (разве какая-то своя мораль). При этом были в Гитлере гипнотизм и обаяние. Многие женщины из-за него кончали с собой. Этого не добиться одним актерским мастерством. Ева Браун дважды пыталась покончить с собой.

При этом она всегда была «фройляйн Ева». Только когда прорвалась к нему в осажденный Берлин, он женился на ней. Она-то героиня: приехала умирать во имя любимого человека. А он не любил, наверное, никого.

Мне гораздо труднее было играть Ленина. Гитлер – это все-таки наш враг. А Ленин – наш бог. Мы ведь жили в атеистической стране, редко в какой семье по-настоящему верили. С детства помню: «Когда был Ленин маленький, с курчавой головой…» И даже когда Сталина развенчали, Вознесенский писал: «Уберите Ленина с денег, он для сердца и для знамен».

Вот здесь приходилось себя перебарывать. Я человек не религиозный, но понял тогда, что заповедь «не сотвори себе кумира» очень для нас важна и актуальна. К сожалению, откровения не передаются по наследству: следующее поколение спотыкается на том же самом месте. Кто бы подумал, что в нашей стране могут вырасти фашисты?

– Но все-таки Ильича было жалко, когда ты его играл?

– Мы закончили съемки в августе. Потом четыре месяца монтажа. В ноябре Сокуров пригласил к 9 утра группу на просмотр. И вот там, в кинотеатре «Аврора», мне вдруг так стало жалко моего Ленина. Но ведь на экране был не я. Интересное ощущение. То же было и с Чеховым. Я смотрю и вижу, что это и не Чехов, и не я – синтез какой-то. Два разных человека сидят, два века сидят – и это видно.

Многое снималось на импровизации. Например, финал «Тельца». Сегодня нам уезжать, через два часа заходит солнце. Мне оставалось только слушаться Сокурова, который держал в голове весь фильм. Он к тому же был еще и оператором.