Борис Дубин - Классика, после и рядом

О других разновидностях англоязычного любовного романа см. более подробно, например: Thurston C. The Romance Revolution: Erotic Novels for Women and the Quest for a New Sexual Identity. Urbana: University of Illinois Press, 1987. Обращение исследователей к опыту более молодых читательниц также вносит в картину, нарисованную Дж. Рэдуэй, некоторые новые моменты, см.: Christian-Smith L.K. Voices of Resistance: Young Women Readers of Romance Fiction // Beyond Silenced Voices. Albany: State University of New York Press, 1993. Р. 169 – 177.

За пределами книги Рэдуэй, понятно, остаются исследования поэтики и публики любовных романов, распространенных в других национальных культурах – скажем, французской или испаноязычной. См. о них, например: Coquillat M. Romans d’amour. P.: Jacob, 1988; Pequignot B. La relation amoureuse. Analyse sociologique du roman sentimental moderne. P.: L’Harmattan, 1991 (на французском материале); Amorós A. Sociologia de la novela rosa. Madrid: Taurus, 1968 (на испанском материале); Sommer D. Foundational Fictions: The National Romances of Latin America. Berkeley: University of California Press, 1993 (на латиноамериканском материале).

См. об этом механизме: Johnson-Kurek R.E. Leading Us into Temptation: The Language of Sex and the Power of Love // Romantic Conventions. Bowling Green: Bowling Green State University Popular Press, 1999. Р. 113 – 148.

См. об этом: Fowler B. The Alienated Reader: Women and Romantic Literature in the Twentieth Century. N.Y.: Harvester Wheatsheaf, 1991.

Lejeune Ph . Pour l’autobiographie: chroniques. P.: Seuil, 1998. С тех пор изданы книги Ф. Лежёна: «Cher écran»: journal personnel, ordinateur, Internet. P.: Seuil, 2000; Le journal intime: histoire et anthologie. P.: Textuel, 2006; Internet et moi. Ambérieu-en-Bugey: Association pour l’autobiographie et le patrimoine autobiographique, 2007; Frontières de l’autobiographie. P.: Seuil, 2007.

Lejeune Ph . Le pacte autobiographique. P.: Seuil, 1975.

См.: Фуко М . Что такое автор? // Фуко М. Воля к истине. М.: Магистериум; Касталь, 1996. С. 7 – 46.

Рикёр П . Я-сам как другой. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 2008.

За уточнения и советы благодарю А. Рейтблата и Н. Самутину.

Богатейший материал по всей этой проблематике, включая библиографию, обзоры, рефераты и частичные переводы постоянно умножающихся трудов, содержат подготовленные В.А. Чаликовой на базе ИНИОН выпуски серии «Социокультурные утопии ХХ века» (Вып. 1 – 6. М., 1979 – 1988).

Подробнее см.: Дубин Б., Рейтблат А . Социальное воображение в советской научной фантастике // Социокультурные утопии ХХ века. М., 1988. Вып. 6. С. 14 – 48; Гудков Л., Дубин Б. Литература как социальный институт. М., 1994. С. 141 – 148; Дубин Б. Слово – письмо – литература. М., 2001. С. 20 – 41.

Krysmanski H . Die utopische Methode. Köln; Opladen: Westdeutscher Verlag, 1963.

Sontag S. The Imagination of Disaster // Sontag S. Against Interpretation. N.Y.: Dell, 1969. Р. 223.

Обобщение, рафинирование и перевод исходных, жестко закрепленных социальных позиций и связанных с ними значений (обычаев, сословных предписаний) в доступные культивации и достижению, всеобщие, универсально-человеческие, собственно, и составляют задачу «культуры» – большого цивилизационного проекта новых европейских элит, куда, понятно, входят литература и печать, литературное образование и массовое чтение.

Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу. М., 1997. С. 70; нашу рецензию на эту книгу см.: Дубин Б . Слово – письмо – литература. С. 42 – 46.

Злодей-аристократ – навязчивая фигура массовой словесности раннебуржуазного периода, будь то мелодрама, детектив или фантастика. Если говорить об этой последней, то позитивная символизация аристократического (родового, королевского) существования, видимо, возможна лишь в фантастике особого типа – «волшебной», открыто-мифологической, наподобие Эдварда Дансейни или Чарлза Уильямса, Толкина или К.С. Льюиса. Такие позитивные и высокозначимые символы входят составной частью в неотрадиционалистский, «эпический» образ мира, строящийся на радикалах архаических сказаний и позднейших переработках Гомера, Вергилия, Овидия, орфической традиции и «халдейско-египетской» символики в средневековом рыцарском романе, герметико-алхимической словесности, щедрой переработке этих мотивов в живописи и скульптуре, мозаике, вазописи, гобеленном искусстве (напомню, что Уильямс, Льюис, Толкин – «Инклинги» – были крупными медиевистами). Строго говоря, подобная разновидность, или жанровое подсемейство, фантастики представляет собой воплощение, в терминах К. Манхейма, уже не утопии, а идеологии. Я бы и предложил различать fantasy и science fiction именно по этому, внелитературному, но социологически вполне четкому и релевантному признаку – как идеологию и утопию.