Николай Мельников - Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 16 октября 1957

<���…> Насчет Набокова Вы, конечно, правы. Я более или менее это всегда говорил, хотя и не совсем так формулировал (не знаю вот только, претендует ли Набоков на «гоголевское нутро». Думаю, что по-настоящему не претендует). А «Машенька» для первого романа все-таки хорошая вещь, хотя в ней на видном плане – «березки», которые Набоков потом так презирал. Всего ужасней в ней – помимо некоего общего композиционного замысла – сатирическое изображение жизни русского эмигрантского пансиона в Берлине.

Луиза Боган – Роберту Фелпсу, 19 октября 1957

Многоуважаемый Роберт Фелпс,

с большим удовольствием прочла «Лолиту», возвращаю ее Вам по почте. Истории о маниакальных страстях очень редки на всех языках и во все времена, тем более – рассказы о сексуальном извращении. Сила воздействия отчасти обусловлена здесь контрастом между утонченным протагонистом и той неизящной ситуацией, в которой он оказался, скрытой дикостью и жестокостью американской жизни и его всепоглощающей страстью. Набоков наконец-то овладел американскими идиомами; на это ушло несколько лет, но теперь у него получилось. И какое богатство восприятия! Совершенное творение!

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 30 ноября 1957

<���…> № 8 (а не 7-й, как Вы пишете) «Опытов» я видел только мельком у Ледницкого (моя подписка, очевидно, истекла, и мне не прислали). Ничего не читал, только проглядел «Заметки переводчика» Набокова, по поводу которых Ледницкий хотел со мной говорить. Он возмущен набоковским подрыванием авторитетов, тем тоном, каким он говорит о «бездарных» имяреках. Самого Ледницкого он упоминает мимоходом, и при этом – по словам В[ацлава] А[лександровича] – делает бесцеремонную передержку. Должен сказать, что меня тон и стиль Набокова тоже возмущает, а по существу ценное в этих «Заметках» (я имею сейчас в виду и те, что появились в НЖ [«Новом журнале»]) перемешано, как и в книге Гоголя, с давно открытыми Америками или с аррогантно и бездоказательно поднесенным вздором. Я даже не нахожу, чтобы эти «Заметки» были так уж хорошо написаны (этим Иваск оправдывает напечатание их). Я не считаю, что Иваск не должен был печатать их, но я считаю, что он должен был сопроводить их редакторским комментарием, в котором ему следовало отгородиться и от некоторых утверждений Набокова, и от его тона (со стороны Иваска это было особенно неуместно в том, что касается Чижевского: 1) его легко могут обвинить в личной мести, а 2) Чижевский, вероятно, может обрушиться на Набокова, которого он, кажется, обвиняет в плагиате (речь идет о статье Чижевского о «Шинели» в «Современных записках», которая не могла не быть известна Набокову; кстати, я вижу, что в «Опытах» Набоков пишет довольно пренебрежительно о своей книжке о Гоголе, косвенно как будто отвечая на мою критику, но как характерно высокомерна эта ссылка его на то, что книжка писалась где-то на лыжном спорте в Юте, без доступа к источникам и т.п.). <���…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 8 декабря 1957

<���…> С Вашим замечанием о Набокове я согласен. Меня его тон раздражает, а в его замечании о «плохой» собственной книжке ничего, кроме фарисейства, не вижу. И слишком уж он злоупотребляет эпитетом «бездарный» (Языков – третьестепенный!! – какой же он тогда поэт). Кстати, это доказательство его непричастности к поэзии, подлинный поэт благодарен всему мало-мальски хорошему в поэзии. Но относительно «низвергания авторитетов» не вижу ничего страшного. Почему бы их не низвергнуть? Главное, справедливо ли, что он пишет? Если эти промахи у Чижевского есть, их надо отметить, а относительно тона тут: Чижевский и сам никого не щадит. Другое дело, что Набокову неплохо бы иметь больше уважения к академическому миру, который все же его приютил (то же относится и к Иваску), – но я против «редакционных примечаний». Надо писать ответ, если не согласен, а не примечание <���…>.

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 14 декабря 1957

<���…> Я не говорил, что Иваск должен был сопроводить статью Набокова каким-то редакционным примечанием , оговоркой, которую он, может быть, и обязан был бы показать предварительно Набокову, а должен был на правах редактора написать статью с возражениями Набокову и по существу и по форме <���…>. Прочитав [«Заметки переводчика»] теперь (в первый раз я просто проглядел их в кабинете Ледницкого), я убедился в их «мескинности» (мелочности), и в каком-то смысле они меня еще больше раздражили. В его нападках на Чижевского никакого «существа»-то и нет: он упрекает Чижевского, зная его незнание английского языка, в плохих переводах на английский, в чем виноват не столько Чижевский, сколько его переводчик и редактор. Аттестация Языкова как «третьестепенного» поэта, конечно, возмутитeльна, но ведь Набоков зашел и дальше, назвав трагедии Расина «дурацкими». И когда человек называет Языкова «третьестепенным поэтом», его аттестациям кого бы то ни было как «бездарности» не хочешь наперед верить. Я в этом смысле говорил о ниспровержении авторитетов, которое делается с кондачка, аподиктично. Кстати (сколько их у меня сегодня, но как-то одно цепляется за другое), в последнем № «Русской мысли», дошедшем до меня, интересная статья Адамовича под названием «Нео-нигилизм», с которой я – редкий случай – во многом согласен, хотя с отправной точкой ее и расхожусь (и у самого Адамовича готов найти примеры того, что он называет нео-нигилизмом). В статье идет речь главным образом о Набокове и Яновском, упоминается, между прочим, и недопустимый отзыв Набокова о Расине, хотя забыт отзыв о Гёте как о «пошляке» (это ведь тоже почище Языкова).