Иероним Ясинский - Типы Царского сада

Мальчик, по босяцкому обыкновению, лежал на траве, под тенистым деревом, и глаза его, большие и задумчивые, бесцельно были устремлены вдаль, на Крещатик, который виднелся отсюда, пыльный и раскалённый как горн.

– Здравствуй, милый.

– И вы здравствуйте.

– Как тебя зовут?

– На́-що вам?

– Пойди сюда… Не бойся… Да что ты? Скажи мне, есть у тебя отец?

Я с удивлением увидел, как мальчик, лежавший до того неподвижно и апатично, проявил вдруг необычайную и на первый взгляд ничем необъяснимую деятельность. Он вскочил как ужаленный и словно белка с непонятной скоростью стал карабкаться на дерево; раза два посмотрел он вниз, на меня, с испуганным лицом, готовый расплакаться. Светлые рыжеватые волосы гривой нависли на глаза и придавали ему вид зверка; колени его и локти долго сверкали в зелёной листве дерева, и, наконец, он исчез. Я видел только у самой вершины клёна в просвете тёмно-зелёных веток алое пятно кумачной рубашки. Он притаился.

– Послушай! Чего ты испугался?

Ответа не было.

Я постоял, пожал плечами и хотел идти дальше; но из кустов вышел Кочерга, изящно поклонился и, в качестве любезного бельома, нашёл необходимым помочь мне.

– Это, рекомендую, мой камердинер…

– Ваш камердинер?

– Натурально, мой. Его зовут Сороконожкой. Эй, дурень, слезай! Пан добрый! Он тебе зла не сделает! Он не от батьки! Да ну, слезай, а то отдую! Престранное создание, доложу вам. Уже несколько недель, как обратил я на него должное внимание, но только весьма трудно приучить его к отправлению свойственных его званию и расторопности обязанностей. Он удрал от своего родителя, который пречудеснейший столяр, но зверь и даже раз повесил сына… Уверяю вас честью! От этого он в постоянном страхе и недоумении, что его арестуют и водворят. А уж если водворят, то можете вообразить, какая лупка ожидает молодца! После повешения-то! Слезай, слезай! Барин денег даст! Посидишь немного, нарисует тебя и даст. А деньги, доложу вам, ух как необходимы! Вы ему, пожалуйста, копеек пятьдесят дайте. Мальчик замечательный и честности редкой. Представьте, всё, что ни получит, что ни стащит – несёт ко мне…

– В этом и состоят его обязанности?

– Ну, не скажите… Он чистит мне платье, – тут отставной портупей-юнкер указал на свою рубаху с дыркой на плече. – Чистит сапоги… Стелет мне постель – из сена. Бегает за водкой.

Между тем Сороконожка слез с дерева и стоял поодаль, исподлобья глядя на меня. Был это мальчик лет пятнадцати. Ему было чудно? что я не хватаю его, а мирно беседую с босяком, и он стал улыбаться.

– Ишь, шельма! Смеётся! – начал Кочерга и схватил Сороконожку за вихор. – Ты чего струсил? Недостойный слуга! Садись и глазом не моргни, каналья! Не дыши!

– Присядь, присядь, – сказал я, раскрывая альбом.

– Господин художник, послушайте, не можете ли вы пока рискнуть пятиалтынным?

Я исполнил просьбу Кочерги.

Он взял монету и спокойно опустил её в карман.

– Au révoir! Пропущу рюмашечку. А ты – смотри у меня! Если г-н художник пожалуется, что ты неспокойно сидел – исколочу, изувечу! Уши обрежу, кишки выпущу и на руку намотаю!

– Что, он тебя бьёт? – спросил я по уходе портупей-юнкера.

Сороконожка ухмыльнулся.

– Ни, ни разу не бив. Вин усё шуткуе. Ему усё играшки.

– И ты ему всё отдаёшь?

– Що усё?

– Что ни получишь. Вот я тебе дам денег теперь за то, что ты посидишь. Ты ему отдашь?

– А тож кому!?

– За что же?

– Як за що? Вин скаже: «А де гроши?», то я и виддам. Мени грошей не треба.

– А что ж ты ешь?

– Що уси идят, то и я.

– Босяки тебя кормят?

– А то ж.

Я торопливо набрасывал Сороконожку. До поезда было немало времени, но предстояло ещё кое-что сделать, и мне нельзя было засиживаться в саду.

– Господин художник, а господин художник!

Я поднял голову. Опять стоял бельом. Он уже успел пропить пятиалтынный, что было видно по его раскрасневшемуся носу. Тёмное пятно на левой скуле, не замеченное мною раньше, бросилось мне в глаза.

– Что вам?

– Публика проголодалась.

– Какая публика?

– Зверинец в сборе! Вон там на лужайке, сейчас за каланчой… Они ожидают. Я сказал им как благородный дворянин, что угощу обедом… Дайте взаймы?! Завтра возвращу… Честное слово!

– Мы с вами едва ли увидимся.

– Уезжаете? В самом деле? Вот что… Жаль! Так тем более, вы не должны скупиться! Нет, вы рубль дайте! Уж и вспоминать вас будем… Дайте рубль без отдачи.

Я вынул моё тощее портмоне и дал Сороконожке рубль с тем, чтоб он обратил его на пользу всей братии. Бельом даже языком прищёлкнул. Он раскланялся со мною развязно и дурашливо, откинув далеко руку и закатив глаза.