Поль Крюи - Стоит ли им жить?

Тогда как раз разрабатывалась сугубо денежная проблема о новом лаке для окраски кузовов, и красильные мастерские, пылавшие пожарами и взрывами, то и дело направляли в больницу Генри Форда крикливые машины скорой помощи, привозившие к Дэвидсону рабочих с выжженными глазами, с ужасными пузырями, покрывавшими больше половины тела, с лицами, обуглившимися до неузнаваемости. В эти шумные и тяжелые, богатые и страшные годы редкий день проходил без того, чтобы к Дэвидсону не попадал человек, корчившийся в последних судорогах после взрыва газа, или кричавший диким голосом рабочий, упавший в чан с кипятком, или какой-нибудь несчастный в бессознательном состоянии после ужасной ванны в расплавленном шлаке.

У всех пострадавших при поступлении в больницу наблюдалась резкая бледность, их кожа — там, где она не была обожжена, — покрывалась липким потом, сердце билось отчаянно быстро и температура падала ниже нормы. А затем, если это состояние шока не оказывалось благодетельным концом страданий, перед удивленными глазами Дэвидсона развертывалась странная картина болезни, которая озадачивала всех врачей с незапамятных времен.

Чтобы успокоить страшные боли у пострадавших, он накачивал их морфием. Он мазал их льняным маслом, Он поливал их парафином, который, застывая, должен был защитить их обожженную кожу от болей, вызывавшихся даже прикосновением воздуха. И если они не погибали от первого страшного шока, поразившего их в момент ожога, то в ближайшие двадцать четыре часа их состояние заметно улучшалось. Но затем постепенно развивались новые зловещие явления. Их сердца, перенесшие первый натиск шока, начинали снова биться быстрее и быстрее. Зрачки расширялись. Выражение глаз делалось ужасающим. Затем их лица принимали землисто-синеватый оттенок, начиналась тошнота, они делались беспокойными, буйными. Это состояние постепенно сменялось невнятным бормотанием, и, наконец, они затихали, погружаясь в темную пучину беспамятства, от которого уже не могли очнуться, и… умирали.

Умирал почти каждый из них, у кого площадь ожога занимала до трети всей поверхности тела. Загадочность заключалась в том, что ожог вовсе не должен был быть глубоким, чтобы убить больного; простое покраснение, почти без пузырей, часто оказывалось смертельным. Отчего же они в таком случае умирали?

Тогда, в 1924 году, все описанные выше симптомы неизменно предсказывали быструю гибель больного, и в распоряжении Дэвидсона не было решительно никакого средства для спасения этих несчастных. Висконсинский доктор Питермэн, начавший борьбу с этой смертью от ожогов, перерыл гору литературы. Он просмотрел три полки книг по хирургии и ряд работ о заболеваниях и несчастных случаях у детей — и вот его вывод о тогдашнем немощном состоянии медицины:

«…По вопросу о лечении ожогов я не нашел решительно ничего, достойного внимания».

Дэвидсон — может быть, потому, что мучения и гибель этих рабочих не давали ему покоя, — не ограничивается только текущей литературой. Кроме того, в его больнице вообще царит дух научной любознательности, поощряемый старшим хирургом Рой Д. Мак-Клюром. Как бы то ни было, наш юный доктор выкапывает из памяти одну любопытную немецкую статью Германа Пфейфера, опубликованную много лет тому назад, в которой сообщается об интересных опытах с ожогами. Я помню, мне самому пришлось случайно присутствовать при этих опытах в 1914 году. Они мне показались ужасным варварством, а главное, совершенно бессмысленными, хотя я был тогда довольно решительным парнем и далеко не мягкотелой лабораторной гончей.

Пфейфер, задавшись узко-научной задачей выяснить причину этой загадочной смерти от ожогов, нашел только один путь для разрешения вопроса. Он брал взрослых здоровых кроликов и придавал им совершенно фантастический вид, сбривая всю их шерсть догола. Он усыплял их хлороформом, чтобы они не чувствовали боли. Затем он с торжественным видом обваривал их тонкой струей кипятка, захватывая все большие и большие пространства кожи у разных кроликов. Результат получался совершенно такой же, как у ребенка, окунувшегося в ванну с кипятком. Кролики гибли.

Когда Пфейфер вскрыл тела этих мертвых зверьков, то нашел, что их печени и почки подверглись какому-то странному перерождению. Как будто они были отравлены. Теперь он был уже близок к разрешению своей научной задачи. Он впрыснул кровь обваренных кроликов мышам, и она оказалась смертельной для этих крошечных созданий, а также для морских свинок и даже для других кроликов. Не похоже ли на то, что ожог превратил здоровую кожу в нечто весьма ядовитое? В какой-то яд, который, очевидно, всасывается в кровь обожженного животного и поражает важные органы его тела?