Андрей Константинов - Бандитский Петербург. 25 лет спустя

Настоящий же расцвет преступного подполья Петербурга начался где-то в пятидесятых годах XIX века, когда в уголовной среде совершенно четко уже прослеживается специализация и своеобразная иерархия{ И опять же — расцвет преступности совпадает с эпохой перемен — Александр II Освободитель, по злой иронии судьбы убитый в конце концов народовольцами, не только дал крестьянам волю в 1861 году, но и провел целый ряд других реформ — административную, судебную, военную. Некоторые историки сравнивают реформаторские заслуги Александра II с заслугами Петра I — по степени их воздействия на Россию.}.

В 1855 году в Петербурге начала свою кровавую деятельность «банда душителей», которые за год с небольшим совершили несколько десятков жутких преступлений. Поздним пешеходам сзади на горло набрасывали веревочные петли, душили, а потом раздевали догола уже бесчувственные тела. Несмотря на то что некоторых из жертв злодеи «недодушивали» до конца, нарисовать словесный портрет преступников никто не мог — душители всегда незаметно подкрадывались сзади, а потом жертва моментально теряла сознание. Поначалу шайка эта действовала преимущественно на окраинах Петербурга (и даже в Кронштадте), но в конце 1856 — начале 1857 года душители уже вовсю работали в самом сердце Питера — на Семеновском плацу, у Обводного канала, на набережной Таракановки.

Начальнику петербургской сыскной полиции Ивану Дмитриевичу Путилину пришлось прибегнуть к своему излюбленному приему — «подставе» с переодеваниями. Один чрезвычайно сильный полицейский был переодет в женское платье и изображал из себя торговку-чухонку, разъезжая вечером по мрачным питерским улицам, под рогожами в телеге прятались вооруженные Путилин и унтер-офицер. И бандиты в конце концов клюнули. Шайка, как впоследствии оказалось, состояла из бывших солдат, уволенных в запас, и просто деклассированных элементов. История донесла до нас их имена — Александр Перфильев, Федор Иванов, Калина Еремеев, Михаил Поянен.

Полтора века назад, в 1864 году, в журнале «Отечественные записки» начали публиковаться главы нового романа Всеволода Владимировича Крестовского «Петербургские трущобы». Несколько лет спустя роман выйдет отдельной книгой, выдержит несколько изданий кряду и сделается одним из наиболее востребованных литературных бестселлеров образца второй половины XIX века. Тогдашний читатель, в массе своей, воспринимал книгу сугубо как увлекательное авантюрно-детективное чтиво. Тогда как сам Всеволод Владимирович брался представить на суд публики роман-фельетон, произведение остросоциальной направленности. Недаром же он дал своему детищу говорящий подзаголовок — «Книга о сытых и голодных».

Главное сочинение своей жизни Крестовский создал, пребывая всего лишь в 25-летнем возрасте. Впрочем, в те времена люди взрослели рано, а уж люди творческие — и подавно. На тот момент Всеволод Владимирович был более-менее известен в литературных кругах в первую очередь как поэт — автор гражданской и любовной лирики. А положенная на музыку его поэтическая баллада «Ванька-ключник» уже устойчиво воспринималась как посконная народная песня. Это ли не подлинное признание?..

Крестовский жил, перебиваясь литературными заработками и уроками, а в свободное от занятий время водил дружбу с личностями, преимущественно творческими. Такими, как Аполлон Григорьев, Николай Лесков, Лев Мей, Николай Помяловский, Федор Достоевский. Правда в ту пору все они еще не входили в литературную богему, но уже были довольно близки к ней.

По признанию самого Крестовского, идея создания книги о жизни обитателей столичного дна пришла к нему в 1858 году. После того как он, студент историко-филологического факультета университета, мало того что сделался невольным свидетелем сцены избиения падшей женщины в Таировом переулке, но еще и посетил, из внезапно охватившего любопытства, один из расположенных здесь же притонов.

«…Да, милостивые государи, живем мы с вами в Петербурге долго, коренными петербуржцами считаемся, и часто случалось нам проезжать по Сенной площади и ее окрестностям, мимо тех самых трущоб и вертепов, где гниет падший люд, а и в голову ведь, пожалуй, ни разу не пришел вам вопрос: что творится и делается за этими огромными каменными стенами? Какая жизнь коловращается в этих грязных чердаках и подвалах? Отчего эти голод и холод, эта нищета разъедающая, в самом центре промышленного богатого и элегантного города, рядом с палатами и самодовольно сытыми физиономиями? Как доходят люди до этого позора, порока, разврата и преступления? В тот достопамятный — лично для меня — вечер, когда я впервые случайно попал в одну из трущоб, вопросы эти и мне пришли в голову. Та невидимая драма, которая осветилась для меня — частью по услышанным и подхваченным на лету урывкам, частью же по собственной догадке и соображениям, — невольно как-то сама собою натолкнула меня, вместе с вышеизложенными вопросами, на мысль романа».