Михаил Полищук - Взывая из бездны. De profundis clamat

Ах, кто достанет из бездны этот окровавленный день вместе с его черной тенью, залитой страхом ночью, и покажет его миру?» (из рукописи узника Аушвица Аврама Левита).

«…2 января 1943 года я был зачислен в команду по разборке вещей прибывающих в лагерь заключенных… Ежедневно отправлялись в разные города Германии по семь—восемь вагонов вещей. Старые изношенные вещи отправлялись на переработку в Мемель и Лодзь… Здесь, в тюке детских пальто, я нашел однажды пальто моей младшей дочурки Лани.

Уже вскоре я узнал о газовых камерах, о крематориях, где ежедневно сжигались тысячи людей, я узнал о судьбе всех тех, кому не посчастливилось попасть в рабочие команды, – и понял, что та же судьба постигла и мою семью… Люди ослабевшие, истощенные, больные, негодные для рабочих команд, неизменно "газировались"…

В одном из прибывших греческих транспортов с узниками оказался детский дом. На железнодорожной платформе эсэсовцы хотели отделить от детей прибывшую вместе с ними воспитательницу. Она категорически отказалась оставить детей одних… Не подействовали ни уговоры, ни попытки насильно оторвать ее от детей. Так и ушла воспитательница вместе со своими ребятишками в газовую камеру» (узник Освенцима (Аушвица) № 79414).

«18 января мы услышали вдруг свистки по лагерной улице и крики: "Блокшперре!" Выходить из блоков было запрещено. Всего шесть дней прошло со времени нашего прибытия в Освенцим. Никто не объяснял нам в чем дело, но по лицам начальниц мы поняли, что должно произойти что-то нехорошее. Построили нас, подсчитали и повели в «сауну». Там велели раздеться, и мы проходили перед Гесслером и врачом. Некоторых, в том числе и мою мать, записали. Вернувшись, мы узнали, что эта сортировка означала «селекцию». Это было самое страшное слово в лагере: оно означало, что люди, сегодня еще живые, обречены на сожжение. Каково же было мое состояние! Я знала, что теряю мать, и не в силах была помочь ей. Мать утешала меня, говоря, что свой век она уже прожила и что ей жалко лишь нас, детей. Она знала, что та же участь ожидает и нас. Два дня после селекции обреченных держали в блоке, кормили как и нас. 20 января пришли за ними и забрали в специальный блок смерти (блок А 25 а). Там собрали несчастных со всех блоков и на машинах отвезли в крематорий.

Во время вечернего «аппеля» не хватало в нашем блоке многих. Пламя в небе и дым говорили о том, что в этот день, 20 января, сожгли многих невинных, несчастных людей; в их числе была и моя мать. Единственным моим утешением было то, что и я погибну, а они уже избавлены от страдания» (узница Освенцима (Аушвица) – № 74233 (Рассказ из «Черной книги»).

«Две самые большие газовые камеры были рассчитаны на 1450 человек, но эсэсовцы загоняли туда по 1600 1700 человек. Они шли за заключенными и били их палками. Задние толкали предыдущих. В результате в камеры попадало столько узников, что даже после смерти они продолжали стоять. Падать было некуда». (Шломо Венезия. Бывший узник концлагеря Освенцим)

P. S. Недавно руководство польского Государственного музея Аушвиц-Биркенау обратилось к немцам и австрийцам с просьбой передать мемориальному комплексу все сохранившиеся документы, фотографии, письма, дневники и другие материалы времен Третьего рейха. Это необходимо для детального исследования психологии нацистов. Директор музея Петр Цивинский сообщил, что до сих пор при изучении механизмов влияния нацизма исследователи, как правило, работали с воспоминаниями бывших узников лагеря смерти, сохранившейся документацией нацистского учреждения и послевоенными судебными материалами.

Он считает, что личные документы нацистов помогут намного эффективнее разобраться в их ментальности, а также в механизмах формирования ненависти и нетерпимости у людей. По мнению Цивинского, это предостережет будущие поколения от подобных трагедий. Освенцим был самым большим нацистским лагерем смерти, который просуществовал дольше всех остальных.

Неподалеку от польского города Гданьска в канун Второй мировой войны жил раввин – отпрыск выдающейся хасидской династии. Опираясь рукой на серебряную трость, он совершает регулярную утреннюю прогулку в своем неизменном черном костюме и шляпе и приветствует каждого встречного – мужчину, женщину или ребенка – теплой улыбкой и сердечным приветом «Доброе утро!». Среди тех, с кем он обменивается утренним приветствием, – господин Мюллер, этнический немец, польский фольксдойче: