Шамиль Куряев - Русский хлеб в жерновах идеологии

Нам, взрослым, если мы не сумасшедшие, можно, казалось бы, понять, откуда голод народа. Прежде всего он – и это знает всякий мужик – он

1) от малоземелья, оттого, что половина земли у помещиков и купцов, которые торгуют и землями и хлебом.

2) от фабрик и заводов с теми законами, при которых ограждается капиталист, но не ограждается рабочий.

3) от водки, которая составляет главный доход государства и к которой приучили народ веками.

4) от солдатчины, отбирающей от него лучших людей в лучшую пору и развращающей их.

5) от чиновников, угнетающих народ.

6) от податей.

7) от невежества, в котором его сознательно поддерживают правительственные и церковные школы.

Чем дальше в глубь Богородицкого уезда и ближе к Ефремовскому, тем положение хуже и хуже… На лучших землях не родилось почти ничего, только воротились семена. Хлеб почти у всех с лебедой. Лебеда здесь невызревшая, зелёная. Того белого ядрышка, которое обыкновенно бывает в ней, нет совсем, и потому она не съедобна. Хлеб с лебедой нельзя есть один. Если наесться натощак одного хлеба, то вырвет. От кваса же, сделанного на муке с лебедой, люди шалеют».

Вот такой натюрморт.

§ 2.2.А теперь – что нужно знать об этом тексте.

Во–первых, текст этот – сложносоставной, а не «цельнотянутый»! Чтобы составить такую неприглядную мозаику, неосоветчикам потребовалось несколько источников: статья Льва Толстого 1891 года «О голоде», черновые наброски Льва Толстого к этой статье (ставшие достоянием широкой публики значительно позже – когда они вошли в Полное собрание сочинений) и статья Льва Толстого 1898 года «Голод или не голод?».

В своё время публикация обеих этих статей на территории Российской Империи – по вполне понятным причинам – встретила затруднения. Поэтому существует несколько их вариантов (и даже под разными названиями). Ранние публикации – более сдержанные («приглажены» или урезаны самим автором или редакторами); более поздние (впоследствии вошедшие в Полное собрание сочинений Льва Толстого) считаются оригинальными. Хотя, строго говоря, вопрос о том, какой текст считать оригинальным, не так прост – ибо «оригинальные» рукописи содержат множество позднейших авторских правок.

Но все эти нюансы интересны скорее для литературоведа. Современный же политический публицист, пишущий о предреволюционной России и желающий, в подтверждение своего мнения, сослаться на авторитет Толстого, имеет полное право воспользоваться как первоначальными, так и позднейшими вариантами этих статей (и даже черновыми набросками). Ведь все они отражают мнение Толстого! Единственное принципиальное требование тут – уверенность в авторстве (а как раз по этому пункту никто никогда никаких сомнений не высказывал). Так что Бог с ней! – с «мозаичностью» приведённого текста Льва Толстого.

Хотя метод… скажем так… своеобразный. И что самое характерное – скрытый от читателя.

Во–вторых, мозаичность мозаичностью, но уж намеренные–то плутни с авторским текстом – когда хитрый цитатор делает пропуски или «обрезает» авторскую мысль не по причине наличествующей в ней «воды» (или слишком большого её объёма), а с конкретной целью: скрыть от читателя некие обстоятельства, «подкорректировать» смысл написанного, – это уже совсем некрасиво! А с Львом Толстым в данном случае поступили не по–джентльменски.

Например, непосредственно после слов крестьянок деревни Гневышево о детях, которые просят хлеба, но матерям нечего им дать, следуют слова самого Толстого «я знаю, что тут есть доля преувеличения» (статья «Голод или не голод?», 1898 год). Но в цитате на месте этих толстовских слов – многоточие.

Или вот о жителях Богородицкого уезда, которые шалеют от кваса, сделанного на муке с лебедой. Забавно, что, судя по словам самого Толстого, в Богородицком уезде шалели не только от кваса: «Волостной писарь жаловался, что пьянство в успенье (престол) было такое, как никогда» (статья «О голоде», 1891 год). Но цитата начата со следующего предложения.

А вот едва ли не самая мрачная сцена (и тоже показательная в плане жульничества) – с крестьянкой, у которой больная дочка. Цитата заканчивается фразой: «Таковы приблизительно многие из этих семей». И – многоточие. А ведь у Толстого мысль на этой фразе не заканчивалась, а продолжалась дальше: «Но и у наделённых землёй крестьян, принадлежащих к разряду опустившихся, не лучше» (черновые наброски к статье «О голоде», 1891 год).

Обрыв цитаты – это ещё полдела. Главный вопрос в другом: а для чего вообще в данном случае обратились к наброскам?