Алексей Толпыго - Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Но было бы разумнее для них двумя-тремя годами раньше отказаться от части – только части! – своих привилегий. Но все мы крепки задним умом. Когда дворяне сплотились вокруг трона – было уже поздно.

К тому же главные действующие лица этой драмы слишком хорошо знали историю…

Существует популярное рассуждение насчет того, что «главный урок истории состоит в том, что никто из нее не извлекает уроков», о том, что «тех, кто не выучил урок истории, она заставляет пройти тот же курс вторично», и так далее, и тому подобное.

Но это не совсем так. Или даже совсем не так.

Историю в те времена учили все. Более того: все учителя объясняли им, что знать ее нужно для того, чтобы избежать сделанных ранее ошибок. Король, министры, аристократы 1780-х годов были людьми образованными, знали уроки истории, и думали, что сумеют ими воспользоваться – по крайней мере, будут о них помнить.

Увы! Те, кто пытался избежать ошибок истории, как правило, оказывались в положении дурака, которого побили за то, что он рыдал на свадьбе. Он, как известно, решил, что «в следующий раз будет умнее», и, попав на похороны, пустился в пляс…

Вернейший способ сделать новую ошибку – это сказать себе, что «в следующий раз я поступлю так, как мне подсказывает урок истории».

Об одном негативном результате знания истории сказано выше: все слишком твердо знали, что режим очень прочен, свергнуть его явно невозможно, а потому его можно расшатывать.

И не боялись? Немножко боялись. Но…

Но, думали современники, если какая-то опасность для трона и есть, то она конечно же исходит от аристократов. Так всегда было во французской истории.

Король, королева, министры – все хорошо знали, что опасность для трона всегда исходила от аристократии. Будь то Фронда (150 лет назад), или Лига общественного блага, которая в XV веке едва не сбросила с трона Людовика XI, или – если уж забираться в глубь истории – VIII век, когда династия «палатных мэров» забрала всю власть и в конце концов отстранила от престола законную династию Меровингов. Во всех случаях народ либо был пассивен, либо играл роль послушного орудия в руках знати.

Соответственно, почти до самого конца боялись не народа, а аристократии. Почти до самого конца королева была уверена: настоящая оппозиция исходит от знати, а все прочие – это «подкупленные канальи, которых всегда можно перекупить». Даже когда народ прямо выступил на историческую сцену – при взятии Бастилии, во время «похода женщин» в октябре 1789 года – все равно королева, да и король были уверены: это все золото герцога Орлеанского, это все интриги Лафайета. «Он хочет стать мэром Парижа для того, чтобы стать потом палатным мэром», – говорила Мария Антуанетта – и своими интригами добилась того, что вместо маркиза Лафайета мэром стал жирондист, намного более радикальный Петион.

Представление о том, что во всем виновны аристократы, держалось долго. Но еще дольше держалось сентиментальное представление о «доброте народа». Еще в 1793 году на суде один из жирондистов, Ласурс, сказал: «Я умираю в день, когда народ потерял рассудок, вы погибнете в тот день, когда рассудок к нему вернется».

Я назвал это представление сентиментальным не случайно. Именно к концу XVIII века стиль рококо сменился сентиментализмом, вся Франция зачитывалась Руссо. Королева завела себе ферму, на которой она чуть ли не самолично доила корову, как простая пастушка.