Алексей Толпыго - Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Бонапарт был фантастически популярен в тот момент. Как сообщила «Французская газета» от 26 фримера, «Конституция провозглашена 24-го числа во всех округах Парижа. Одна из женщин, прослушав ее, сказала: „Я ничего не разобрала“. – „А я, – сказала ее соседка, – не проронила ни слова“. – „Ну, что же там сказано?“ – „Что у нас есть Бонапарт“».

Да, для очень многих, вероятно, для большинства, самым ценным было одно: «У нас есть Бонапарт». Люди, разочаровавшиеся в короле, в Генеральных Штатах, в Конвенте, в Директории, еще раз нашли своего героя, чтобы возложить на него надежды.

Были, конечно, и более осторожные люди, которые пока что видели в «дне» 18 брюмера только еще один переворот. Вот что писал, с изрядным скепсисом, один из таких людей своему сыну:

«Не велико геройство заставить выскакивать в окна стадо депутатов и штыками вырвать власть у людей, совершенно лишенных военной силы и не стоящих под защитой общественного мнения. Тот, кто, как Кромвель, изгнал ораторов и демагогов, должен уметь царствовать, как он. Кромвель брал в руки бразды правления в государстве, на которое никто не мог напасть извне. Там не было даже зародыша войны с иноземцами. А внутренние фракции он хорошо изучил и привык иметь с ними дело. Армия вся была за него, притом армия, уже 4 года игравшая самую видную роль в революции. Здесь ни одно условие не совпадает, и если через месяц не будет заключен мир, никакие заискивания не помогут, и герой падет, покрытый смехом, если не стыдом.

За обманутые надежды мстят ненавистью, презрением, унижением. Это идет непрерывно вот уже 6 лет. Всем совершателям переворотов воскуряли фимиам, пока думали, что учиненная перемена всем пойдет на пользу. Сколько похвал расточали этому гнусному Тальену, обрызганному кровью сентябрьских убийств, пока верили, что 9 термидора принесет с собой порядок, мир, справедливость – и как потом все это выместили на нем! Даже у Мерлена, после 18 фруктидора, разве не было приверженцев, и очень искренних? В нашей революции всегда достаточно было прогнать кого-нибудь и сесть на его место, чтобы завоевать общее расположение, по крайней мере, на 2 недели. Главное не в этом, а в том, чтобы удержаться, довести драму до развязки с честью и пользой для себя и к выгоде других. Эта задача еще не решена, и я желал бы, чтобы Б., окруженный метафизиками в политике и учеными светилами Института, дал нам эту, столь желанную, столь долгожданную развязку. Но я не надеюсь на это в такой мере, как другие известные мне лица, – и потому, что я измерил трудности, и потому, что я не ставлю этого человека так уж высоко, как его восторженные поклонники».

Однако надо сказать, что автор этого письма, некий Брант, позже был префектом Наполеона и верно ему служил. Ибо Наполеон (тогда еще Бонапарт), до поры до времени, оправдывал ожидания – и даже с лихвой.

Какую страну он застал?

Вот уже десятый год идет война. Денег в казне нет. Общество расколото. Десятки тысяч людей эмигрировали. Причем Республика объявила эмигрантов вне закона, во времена Террора их можно было не судить, а сразу отправлять на гильотину – требовалось только, чтобы два чиновника установили его личность. (Справедливости ради надо сказать, что не все, но многие эмигранты были ягодами того же поля. «Я буду Маратом контрреволюции, я отрублю сто тысяч голов», – писал один из них; кстати, активный участник первого этапа революции.) В годы Директории этот закон, как правило, не применялся, но и отменен он не был. Как поступить с эмигрантами?

Но еще серьезнее религиозный вопрос. В годы Террора католицизм преследовали, при Директории терпели. В итоге недовольны были все: католики считали, что их прижимают, а вольнодумцы (к примеру, тот же Лаплас, член Института, великий ученый и министр внутренних дел при Бонапарте) были недовольны тем, что католикам дали уж слишком много свободы.

По всей стране орудуют шайки разбойников. Эти разбойники преимущественно «с идейной подкладкой» и, значит, более опасные: они уверяют других (а может быть, и сами верят), что они грабят только сторонников Республики.

Вот только самые главные проблемы, вставшие перед Первым консулом. Но уже через год-два все изменилось, и притом – изменилось к лучшему.

Прежде всего Первый консул начал войну с разбойниками – и победил. Действовал он, как всегда, очень жестко и жестоко, впрочем, тут как раз трудно его обвинить.

Успешная война завершилась победоносным Люневильским миром. Правда, можно было бы припомнить, что решающую победу одержал Моро при Гогенлиндене, тогда как Первый консул чуть-чуть не проиграл битву при Маренго. В Париж уже сообщили о разгроме, и начались разговоры, не пора ли сменить консула, но подоспевший в последнюю минуту генерал Дезе обратил поражение в блестящую победу… И победа все списывает. Да оно и справедливо, что победы военачальников записывают в плюс главе государства, умеющему пользоваться услугами талантливых генералов, – так же как поражения генералов идут ему во вред.