Екатерина Митрофанова - Г. П. Федотов. Жизнь русского философа в кругу его семьи

ФЕДОТОВ, ГЕОРГИЙ ПЕТРОВИЧ (1886 – 1951), русский историк, философ, публицист. Родился 1 (13) октября 1886 в Саратове. В биографии и духовной эволюции Федотова немало характерного для судеб многих российских интеллигентов начала века. Провинциальный быт небогатой дворянской семьи (Саратов, затем Воронеж), пережитое уже в гимназические годы увлечение марксизмом, в 1904 – 1910 участие в социал-демократическом движении, аресты, ссылки, жизнь в эмиграции. В дальнейшем, однако, Федотов отходит от революционной деятельности. Окончательно определяется круг его научных интересов – средневековая история (окончил в 1912 историко-филологический факультет Петербургского университета, где был учеником известного медиевиста И. М. Гревса). В 1917 – 1924 Федотов преподавал историю Средних веков в Саратовском университете, работал переводчиком в частных издательствах Петрограда, участвовал в деятельности религиозно-философского кружка. С 1925 в эмиграции (Берлин, затем Париж). В 1926 – 1940 – профессор Православного богословского института в Париже. В 1931 – 1939 редактировал журнал «Новый Град». Вскоре после оккупации Франции нацистами эмигрировал в США. С 1943 был профессором Свято-Владимирской православной семинарии в Нью-Йорке, много сил отдавал публицистике (прежде всего в «Новом журнале»).

Еще в России Федотов опубликовал ряд исследований, посвященных европейскому Средневековью: «Письма» Бл. Августина (1911), Боги подземелья (1923), Абеляр (1924), Феодальный быт в хронике Ламберта Ардского (1925). В центре историко-культурных исследований Федотова в эмиграции оказывается преимущественно духовная культура средневековой Руси: Св. Филипп Митрополит Московский (1928), Святые Древней Руси (1931), Стихи духовные (1935), Русское религиозное сознание: христианство в Киевской Руси (1946). Существенное место в творческом наследии Федотова занимает философская эссеистика (более 300 статей). Философия истории и культуры Федотова имела религиозно-метафизические основания: он стремился следовать принципам христианской историософии. Не принимая крайностей антропоцентристского гуманизма, он в то же время критически оценивал и радикальный теоцентризм (в частности, критиковал «теоцентрическое богословие» К. Барта). В целом Федотов позитивно воспринял учение о «богочеловечестве» Вл. С. Соловьева, видя в этой концепции, как и в философии «общего дела» Н. Ф. Федорова, опыт христианского оправдания культурно-исторического творчества человека. Федотов последовательно отказывался видеть в христианской эсхатологии лишь указание на неизбежность конца, отрицающего традицию земного, «общего дела» многих поколений в строительстве мира культуры. Отстаивая в своих работах непреходящее, абсолютное значение культурных ценностей, он полагал, что это значение сохраняется даже в эсхатологической перспективе.

В своей метафизике истории Федотов был принципиальным критиком идеологии исторического детерминизма в его различных вариантах: рационалистическо-пантеистическом («гегельянство»), историческом материализме («абсолютизация косных, материальных сил») и религиозно-провиденциальном («давление Божественной воли»). Христианская историософия, согласно Федотову, признает в истории трагическую мистерию, единственным главным героем которой является человек, каждое действие и каждый выбор которого историчны. При таком взгляде на историю она не может быть сведена к череде даже самых эпохальных исторических событий и объяснена некой «логикой» исторического развития. Для Федотова идея детерминированного прогресса – всеобщими законами или, в религиозной ее версии, волей Провидения, – как и для многих его предшественников в русской мысли (от славянофилов до Ф. М. Достоевского и Вл. С. Соловьева), была неприемлема прежде всего по нравственным основаниям, как игнорирующая или даже исключающая значение свободы нравственного выбора личности.

Традиции, сохраняющей единство истории, постоянно угрожают социальные катастрофы, в первую очередь войны и революции. Федотов не разделял взгляд Ж. де Местра и Н. А. Бердяева на революцию как на «суд Божий над народами». Не был он склонен видеть в революционных потрясениях и необходимое условие социального прогресса. Для него революция – всегда разрыв традиции, результатом чего становятся неисчислимые человеческие жертвы и опасность социальной и культурной деградации. «Великих революций не так много в новой истории. В сущности, русская революция стоит третьей в ряду – после Англии и Франции… Всякая „великая“, т. е. отличающаяся жестокостью классовой борьбы, революция заканчивается личной тиранией». За революционное «величие» приходится платить и тяжким трудом последующих поколений, вынужденных продолжать дело культурного строительства на революционном пепелище. В идеализации революции, в создании революционного мифа Федотов видел опаснейший идеологический соблазн. Не отрицая нравственного содержания лозунгов Французской революции, в которой, по его словам, действовали и «силы добра, и сатанинские силы», он был убежден, что последние в ней возобладали, результатом чего стал невероятный террор, «столетие смут», «сломленный дух» народа, упадок моральной и культурной жизни. В своей критике революционного мифотворчества Федотов не делал исключения и для более мирного опыта английской революции. На протяжении жизни неизменным оставалось его убеждение, что трагедия октября 1917 не была следствием случайных факторов и имела глубокие корни в русской истории. В то же время Федотов не разделял точку зрения, что большевистский переворот стал неизбежным, фатальным итогом этой истории (в частности, он был не согласен в данном вопросе с Н. А. Бердяевым). «Не разделяя доктрины исторического детерминизма, мы допускаем возможность выбора между различными вариантами исторического пути народов». В истории, по Федотову, «царит свобода», это живой, непрерывный процесс исторического творчества, в котором нет места механическому автоматизму, фатальной предопределенности событий. Отвечая на вопрос, был ли неизбежен переворот октября 1917, Федотов утверждал: «Не все в русской политической жизни было гнило и обречено. Силы возрождения боролись все время с болезнетворным ядом. Судьба России до самого конца висела на острие – как судьба всякой живой личности».