Татьяна Фаст - Юрис Подниекс. Тайна гибели документалиста, который снял развал СССР

Он сильно закашлялся, отчего в голове застучали молоточки. На травму наложилась простуда, которую он месяц назад привез из Тбилиси. Вместе с ассистентом Александром Демченко и другими членами группы они были там на съемках. Он никому не жаловался, но чувствовал, что разваливается на части.

К физическим мученьям добавились творческие. Он не мог определиться, что снимать. Понимал, что после «Мы» стал повторяться. Чтобы сделать открытие, нужно было выходить на новый уровень. Он понимал это как никто другой, потому что не раз совершал подобные рывки.

И если бы не было замыслов! Они буквально роились в его голове, теснили друг друга. Его давно не отпускала мечта – соединить документальное и игровое кино и сделать это на основе философской пьесы Райниса «Язеп и его братья». Это было переосмысление известного романа Томаса Манна, но на другой лад. Юрис давно носился с этой идеей. Он все мечтал закончить с текучкой, взять книги, уехать на дачу к Ансису Эпнерсу – тот столько раз приглашал, – там посидеть месяц-другой, сосредоточиться…

Была идея поставить документальную киносатиру из жизни новой латвийской власти. Он присматривался к ней с любопытством. Тем более, что со многими дружил с юности. Но теперь он не узнавал бывших приятелей, видел, как власть, должности, деньги их меняют. Как-то друзья затащили его в зарождающийся политический Клуб-21, он даже разочек появился там во фраке и бабочке. Но что-то показалось ему во всем этом шутовское, ненастоящее. Какая-то игра в господ. Он посмеялся, вспомнив, как были похожи на пингвинов некоторые борцы за независимость…

Мысли о героях и жертвах, слепой вере и готовности пойти на преступление мучили его и в отношении ОМОНа, который латыши считали главным врагом независимости. А он видел в этих парнях тех же афганцев, использованных и брошенных советской властью, тех же латышских стрелков, обманутых сначала Лениным, а потом своими. «Мы все немного омоновцы», – сказал он тогда мне в интервью, имея в виду, что и теми, и другими манипулировали, сталкивали лбами, заставляли стрелять вслепую… Донести эту мысль до других он считал очень важным. Недаром часто повторял, что жизнь его не отпускает, и если на улицах вновь появятся танки, он не сможет спокойно снимать в павильоне эпизод с актерами.

Не давала покоя и неопределенность в семейной жизни. Неожиданно обнаружилось, что вырос сын. А он и не заметил. Когда заметил, взял его с собой на съемки в Россию, дал в руки камеру, предложил: снимай! Тот поначалу ухватился, увлекся, – отец был для него непререкаемым авторитетом, – но то ли камера показалась тяжелой, то ли видел парень плохо, но выходило неважно… Интерес к школе у мальчика пропал, а к кино так и не возник… Юрис не знал, что делать с сыном, куда его направить… С женой тоже все шло под откос. Признавался друзьям, что перестал ее чувствовать. Понимал, что во многом сам стал причиной такой ситуации. Но решиться уйти из семьи все-таки не мог. Корил себя за эту нерешительность, но понимал, что к такому шагу не готов. Все это создавало душевный дискомфорт – он нигде не мог найти покоя: ни на съемках, ни дома, ни на студии. Мысли громоздились, выстраивались в цепочки, на них наслаивались другие. А ясных ответов не возникало…

…Вид утреннего сада его успокаивал. Было что-то божественное в этой целомудренной красоте природы. Юрис ощутил на себе крест, подаренный православным священником Борисом Старком. С тех пор как они познакомились на съемках «Мы» в подмосковном городке Переславль-Залесский, походили по кладбищу поверженных крестов, он не снимал с себя этот подарок. Они много говорили о вере, Юрис сознался, что не чувствует себя в церкви в своей тарелке, ему мешает присутствие других людей, не дает сосредоточиться. Отец Борис успокоил его, сказал, что главное носить церковь в себе, и совсем неважно, где молиться. Сейчас, глядя на струящийся меж деревьями свет, Подниекс вспомнил эти слова.

Он растер себе виски, шею, кажется, молоточки стучать перестали. Но снова вернулся кашель. Стараясь никого не будить, он тихо вышел в сад, нашел в сарайчике косу, долго к ней примеривался, как бы половчее ухватиться, – и стал косить заросшую лужайку. Трава поддавалась плохо, увертываясь от косы, и он с удивлением обнаруживал вокруг себя то лысые прогалины, то неровные зеленые клочья.

Элга Подниеце, жена Юриса:

«23-го я проснулась позже Юриса, вышла в сад. Он уже выкосил половину лужайки и говорит: ах, как красиво было на восходе солнца! Где-то в половине девятого сели завтракать прямо в саду. Все посмеивались над его покосом. А он отшучивался: «Это я так, для поддержки спортивной формы». Потом пришел сосед, принес акваланги, и они решили ехать на озеро: Леонид, мой сын Давис, два моих двоюродных брата и Юрис. Леонид поехал на своей машине. Они выехали где-то около 10 часов утра. Юрис уехал на озеро в необычно спокойном настроении. Мы все ощутили это».