Михаил Сарбучев - Проспект Коровицына

Вдруг оказалось, что полевые работы очень энергозатратное мероприятие, и наши молодые растущие организмы требовали этой самой энергии, которую обычно человеческий вид получает из пищи, а кормили нас по нормативам простых школьников, так что все время хотелось жрать. В столовой, даже в колхозной – как положено все по свистку, не успел – сам виноват, добавки брать нельзя! – что за бред? Почему? Даже в армии это не криминал! – А вот почему!!! – Мы, как говорилось выше, находимся в другой стране и у фашистов , которые, ну, вы помните, только и ждут как устроить провокацию. Так вот, если русские дети берут добавку, то у фашистов может сложиться впечатление, что русские дети не доедают!!! – по сему, чтобы не спровоцировать фашистов на провокации, надо вести себя правильно. То есть от добавки отказываться . Покушал бутербродик со стаканом молочка – и в поле, тяпкой махать! И тут особую ценность приобретал ХЛЕБ, он подавался на блюде без счета, вот за него-то и получали свои 30 копеек «неблагонадежные» – хлеб, обнаруженный при шмоне после столовой (а шмон после столовой был практически регулярным явлением) провинившийся должен был съесть весь без остатка. На сытый желудок – это то еще удовольствие. Я уже не говорю о том, что это делалось перед строем, сопровождалось различными унизительными комментариями и пр. Постепенно, не сразу, но где-то через неделю, голод стал таким серьезным фактором бытия, что кроме еды мы ни о чем думать не могли. Я именно тогда начал понимать тех героических советских людей, которые как самые прекрасные сказки пересказывали что они когда-то ели и как это было вкусно. Эти рассказы собирали у нас хорошую аудиторию… «а помнишь были такие сардельки из рубленного мяса, э…купаты! – да, точно, купаты!» (Напоминаю, 1984 год, война закончилась почти 40 лет назад, нам 15 лет, мы – учащиеся элитной, можно сказать школы в престижном трудовом лагере). Тут нужно особо подчеркнуть – еда не была скудной, советская Эстония имела в меню колхозной столовой такие экзотические для нас тогда блюда как шоколадный мусс, мюсли, сливочное желе, просто всего этого было категорическим мало.

Мне пришла в голову замечательная мысль. Мы же окучиваем ЕДУ! Репа это же ЕДА! Эстонские товарищи не будут в обиде, если русские дети сожрут парочку реп, предполагавшихся скотине, да они просто об этом никогда не узнают, как и Валера с Фидлером (поле большое, за всеми не уследишь!) – Репа оказалась очень горькая, но имела при этом все-таки вкус репы. Горечь давала кожура. Если ее очистить (тяпкой или у вязальщиков веников для баранов были специальные ножи с искривленным лезвием) получалось вполне приличное блюдо, позволявшее как-то дотянуть до ужина. Таким образом, мне удалось морально разложить целую бригаду. (Репу даже проносили в барак в карманах). Потом вечером устраивали пир, если никто не видел. Но видели и стучали, по сему есть приходилось в лесу, неподалеку от здания, в котором нас содержали, (а это была школа). Надо ли удивляться, что юноши начали в этих условиях играть в ролевую, можно сказать, игру – поскольку нам, неблагонадежным филологам, уже тогда тексты Солженицына, да и Шаламова, были известны, если и не в полном объеме, то хотя бы частично, во всяком случае, содержание «Архипелага ГУЛАГ» знали хорошо, то самое логичное что могло прийти в голову – играть в этот самый ГУЛАГ – мы, типа заключенные, а ОНИ – типа вертухаи. Причем, ни у кого из нас не возникало ни малейшего сомнения, что тюрьма – это то, что нам обязательно придется пройти. После нее – да, возможна эмиграция, признание за рубежом, домик в Вермонте, еще какие-то бонусы, но это все потом. А пока – ты лагерная пыль и выживай как хочешь. В 84-м году был популярен музыкальный сборник, условно называемый «Эмигранты», где вперемешку с песнями типа «Ваше благородие, госпожа удача…» и «Гостиница» были «Эшелон», «Мама» и прочая блатная романтика. Эта кассета крутилась у нас в бараке, простите, в палате, постоянно. Личное время нам все-таки полагалось и некоторые, у кого были деньги могли себе позволить дойти до магазина и что-то купить. Это был эстонский медвежий угол – деревня Эйдапере Раплаского района – жопа эстонского мира, но хлеб и газировка в магазине были. Причем, хлеб мягкий. Или он тогда мне казался мягким и необычайно вкусным. Постепенно сложились сообщества, которые в тюрьме называются «семьи» – это такие потребительские кооперативы, где участники делятся друг с другом передачами и разными ништяками, которые удалось по случаю урвать. Такая семья сложилась и вокруг меня. Мне ведь даже приходили посылки. В посылках были, например, шпроты. Правда, консервные ножи были запрещены. Они были только у Фидлера с Валерой, а идти к ним просить «откройте шпроты» – означало запалиться. Лишиться шпрот (это раз) и 2 получить разнос за потерю бдительности в условиях когда кругом фашисты. Я к середине срока насобирал такое количество разных нарушений, что действовал на вертухаев как красная тряпка. (Однажды меня застукали идущим из магазина, поедающим хлеб и запивающим его газировкой – лучше бы пил и курил!) В общем, для того, чтобы открыть банку шпрот мы терли ее об асфальт (незаметно от глаз надзирателей) покуда на асфальт не проливалось масло – это означало, что в банке образовалась дырка, в которую можно воткнуть какой-нибудь разрешенный металлический предмет и расковыряв ее выудить содержимое.