Юрий Дружников - Пушкин. Изнанка роковой интриги

Впервые опасное слово «самовластья» в 20-й строке появилось в печати только в 1901 году в книге К.С. Кузьминского «Пушкин, его публицистическая и журнальная деятельность» и прошло незамеченным, ибо запретность тематики отпала. После 1917 года комментарии становятся агрессивными. Выражение «обломки самовластья» однозначно толкуется с тех пор как разрушение, свержение власти царя, революция. Юлий Оксман полагал, что в послании «К Чаадаеву» содержится даже намек на вынашиваемые Пушкиным планы личного участия в убийстве Александра I. А ведь в стихотворении «Деревня» Пушкин писал иное: «Рабство, падшее по манию царя», и это стихотворение одобрил сам Александр I.

Декабристы на допросах охотно называли данные стихи пушкинскими, но сие также недостаточное доказательство. Даже умнейшие из декабристов (Н. Тургенев, М. Орлов, Н. Муравьев, М. Лунин) рассматривали литературу в качестве средства пропаганды своих идей, и Пушкин-горлан был им нужен. Однако мог ли он вписать себя в список лидеров бунта («напишут наши имена»), о подготовке которого на самом деле и не знал?

В копиях стихов, переписанных разными лицами, данное стихотворение можно найти под именами других авторов: Антона Дельвига и Кондратия Рылеева. Тяжелый стих, поэтическая манера и темы барона Дельвига, который вообще отрицательно относился к политике, а если и говорил о ней, то за бутылкой шампанского, – все это делает его авторство столь сомнительным, что от этой мысли приходится отказаться.

Рылеев, имя которого также имеется в списках под этими стихами, действительно был одним из пяти руководителей неудавшейся попытки переворота 1825 года, приговоренных к смертной казни. Строки звучат: «Товарищ, верь…». Но существуют и другие начала: «Бестужев, верь…» и «Чедаев, верь…». Если считать вероятным авторство Рылеева, то логично предположить, что он обращался в стихе к своему соратнику Михаилу Павловичу Бестужеву-Рюмину, который действительно был одним из лидеров, позже повешенных вместе с Рылеевым. Кстати, Рылеев писал и другие послания к Бестужеву.

Разница между Пушкиным и Рылеевым огромна. Пушкин многоплановый, его друзья в это время —

А Рылееву не до любви и не до вина:

Косвенные стилистические особенности поэзии Рылеева также можно обнаружить в стихотворении. Это его часто употребляемые слова: отчизна, роковая власть, гнет, честь (как долг сознательного гражданина перед народом). Есть в стихотворении «К Чаадаеву» строка, которая целиком наличествует в поэме Рылеева «Войнаровский» (1825): «Под гнетом власти роковой». Кем из них она заимствована? Такие случаи и у Пушкина по рассеянности гения имели место, например, «Мой дядя самых честных правил» – вариация крыловского «Осел был самых честных правил», а «Гений чистой красоты» – изобретение Жуковского.

Первым пушкинистом, который поставил вопрос о данном авторстве научно, был Модест Гофман. Он сделал сообщение в Пушкинском обществе в 1916 году, был редактором полного собрания сочинений Пушкина в 1917-м. События тех лет: мировая война и русская революция – отодвинули продолжение дискуссии. Гофман написал книгу: «Первая глава науки о Пушкине» (Петроград, 1922). В августе 1924 года в Коктебеле, в Крыму, сообщение, сделанное еще раз Гофманом, обсудили два поэта (оба авторитетные литературные критики): Максимилиан Волошин и Валерий Брюсов. Оба согласились с Гофманом, что Пушкин послания «К Чаадаеву» не сочинял.

Полемика не закончилась, но политическая ситуация резко изменилась. Гофман поехал за границу. Его выпустили, чтобы договориться о возвращении в Советскую Россию части рукописей Пушкина, вывезенных в Париж. Гофман решил не возвращаться, сделавшись эмигрантом. Новая его книга «Пушкин. Психология творчества (Вторая глава науки о Пушкине)», в которую автор собрал свои статьи из журнала La monde slave , вышла в Париже (1928).

Следом за последней статьей Гофмана «Пушкин и Рылеев» в московском сборнике «Недра» (1925) жирным шрифтом напечатано примечание: «Сборник со статьей М. Гофмана, к сожалению, был уже отпечатан, когда редакции стало известно, что статьи, подписанные М. Гофманом, тоже о Пушкине, появились в белогвардейских изданиях. Факт сотрудничества в эмигрантской прессе, хотя бы даже и по академическим вопросам, закрывает отныне Гофману доступ на страницы советской печати» [325].