Евгений Асноревский - Великое княжество Литовское и белорусский национальный миф

Вызывает вопросы и позиция жителей Новогородской земли, которые, в теории, могли поддержать уничтожение (либо изгнание) из Новогородка волынского гарнизона, ведь у местного населения, живущего в полиэтничном Понеманье, могли быть свои мотивы для избавления от власти связанных с татарами волынцев.

Объявленный Николаем Ермаловичем статус Миндовга, показывающий литовского нобиля лишь служилым князем, взятым, так сказать, на работу, новогородским боярством не находит прямого подтверждения в известных специалистам, достоверных источниках. Однако анализ поведения местной элиты, позволяет сделать некоторые предположения о её отношении к литовским правителям древнерусских княжеств региона.

Любопытно, в данном контексте, следующее сообщение ГВЛ:

«В год 6755 (1247). Литовцы с Лугвеном воевали около Мельницы и взяли много пленных. Даниил и Василько гнались за ними до Пинска. Михаил Пинский предупредил литовцев. Они сидели в лесу за оградой, а Михаил послал им весть из Пинска. А Даниил и Василько преследовали их, и дворский Яков со своими воинами. Литовцы же не поверили Михаилу и вышли из мест своих. По милости Божьей побежали литовцы и были разбиты, и пленные были отбиты, а сам Лугвен бежал, раненный».

Таким образом из сообщения следует, что пинский князь почему-то решил поддержать литовцев, хотя те не поверили ему. Причём пинский Рюрикович поддерживает литовцев несмотря на то, что их противники – Рюриковичи из другого княжества Руси.

Интересно ещё одно сообщение волынской хроники:

«В год 6761 (1253). Товтивил прислал к Даниилу Ревбу сказать: „Пойди к Новогородку“. Даниил пошел с братом Васильком, и с сыном Львом, и с половцами, и со сватом своим Тегаком, и пришел к Пинску. Князья пинские затаили обман, их взяли с собою на войну против их воли».

И снова очевиден сепаратизм пинских князей, которые почему-то не хотят воевать с литовцами.

Данные эпизоды показывают определённые литовскоцентричные стремления расположенного довольно близкого к Литве древнерусского княжества. Разумеется, объяснять подобные факты можно по-разному, в том числе и страхом пинских правителей перед литовцами. Тем не менее, в данном контексте, сообщения летописца рисуют скорее добровольный выбор пинского князя, разыгрывающего некую политическую комбинацию, частью которой является определённого рода союз с литовскими феодалами. Легко представить подобный союз в случае новогородских элит и Миндовга, хотя, разумеется, говорить тут следует лишь о гипотезе.

Из вышеизложенного можно сделать вывод, что само значение предполагаемого захвата Новогородской земли Миндовгом чрезмерно преувеличенно в рамках различных историографий. Даже если недоказанный документально захват имел место, отношение к этому факту местного населения может служить предметом дискуссии, как и сама форма захвата, который вряд ли имел характер тотальных репрессий местного населения, а, как можно предположить, скорее заключался в ликвидации волынского гарнизона и водворении на детинце подвластных Миндовгу воинов.

К слову, можно выдвинуть гипотезу о том, что князь использовал и славянскую военную силу. Один из его воевод носит славянское по звучанию имя Хвал, хотя тут стоит заметить, что имена литовцев, теоретически, могли приобрести более славянские формы благодаря славянским составителям летописей.

При этом известно, что в числе соратников Миндовга находился некий, упоминаемый в ГВЛ, Остафий Константинович из Рязани, что уже без всяких сомнений противоречит тезису о некоем «сугубо национально-литовском» принципе подбора свиты литовского монарха.

Известно, что Новогородком правил сын Миндовга, Войшелк. Вокняжение этого правителя, по мнению некоторых литовских специалистов, сопровождалось репрессиями против местных жителей. Основано подобное утверждение на сообщении летописца, о том, что Войшелк, будучи язычником, убивал почти каждый день нескольких человек.

Как повествует ГВЛ:

«Войшелк начал княжить в Новогородке, и находясь в язычестве начал проливать много крови. Убивал он каждый день трёх-четырёх человек. А если в какой-то день никого не убьёт, очень печалился. Если же убьёт кого, тогда веселится. Потом вошёл страх Божий в его сердце, и он думал, желая принять святое крещение. И крестился тут же в Новогородке, и стал христианином».

Однако об этнической принадлежности этих якобы убитых людей ничего не сказано. Почему новый князь не мог убивать своих же литовских слуг, или политических противников, которыми могли быть и этнические литовцы и попавшие в плен волынцы? Кроме того, сам рассказ явно имеет черты стандартной христианской легенды, призванной подчеркнуть разительную перемену правителя язычника после принятия христианства.