Александр Кулешов - Солдаты — сыновья солдат

Я напомню лишь о некоторых, тех, что помогут как-то проиллюстрировать мою мысль, доказать утверждение, вынесенное в заголовок этого очерка.

…Вот как раз первый испытательный прыжок, так сказать, первые серьезные шаги в новой профессии.

Самолет ТУ-4. Теперь не всякий летчик скажет, как он выглядел раньше, но тогда это была новая модель и требовалось установить, как экипажу покидать машину в случае аварийной обстановки.

Наступил момент прыжка. Из бокового люка — тоже дело необычное. А скорость — 300 километров в час, немалая по тем временам. Сигнал, и Андреев приступает к эксперименту. Выясняется, что с обоими парашютами, основным и запасным, вылезти из узкого люка не удается. Надо выставить запасной — он на груди — вперед, как хлеб-соль на торжественной встрече, а затем уже вываливаться вслед за ним с основным на спине. Что Андреев и делает. И… застревает. Встречный ветер, иначе воздушный поток, перегибает испытателя, прижимает верхнюю часть туловища к фюзеляжу самолета, ноги же и основной парашют остаются в кабине. Положение не из приятных.

А тут еще мороз до 30 градусов, бешеный воздушный поток, и уже не ровное поле, а лес внизу…

Андреев вышел из положения с честью, вернее, выкарабкался. Это было нелегко, это требовало не только силы, ловкости, гибкости телесной, но твердости, уверенности духовной, требовало хладнокровия и сообразительности, умения молниеносно принимать решения и молниеносно и неукоснительно проводить их в жизнь.

У испытателя все это было. Значит, так прыгать нельзя, надо что-то менять, думать заново — расширить люк, например. Нужно дать конструкторам, там, на земле, такие данные, такие сведения, которые позволят им доработать конструкцию, что-то внести, чтоб, покинув самолет, даже раненый летчик опустился на землю живым.

Поэтому все те страшные минуты борьбы с ледяным ветром, над зияющей пропастью, когда мышцы напряжены так, что готовы разорваться, а вены — лопнуть, когда звон и адский шум в ушах, а перед глазами взрываются звезды и разбегаются круги, когда, казалось бы, одна-единственная мысль бьется в мозгу: как спастись, как избегнуть смертельной опасности, как выжить — испытатель словно раздваивается. Один, да один борется за свою жизнь, а второй за жизнь других, тех, ради кого он проводит испытание.

Полна величайшего драматизма, подлинной человеческой трагедии борьба первого. И порой, как ни горько, оканчивается поражением. Но работа второго иная: в самые тяжелые мгновения трезво и четко, словно отрегулированный прибор, работает мозг, фиксируя причины неполадок, просчеты, намечая исправления, анализируя ход испытаний. И второй всегда побеждает! Даже умолкший навсегда испытатель расскажет конструкторам об эксперименте. Расскажет своими движениями в воздухе, заснятыми кинокамерой с земли и со второго самолета, расскажет показаниями приборов, которые и в минуту смертельной опасности не забудет включить, установив причину которой конструкторы предотвратят роковое.

И вот тут хотелось бы сказать о главном, что делает, на мой взгляд, профессию испытателя такой высоко гуманной, такой бесконечно проникнутой любовью к людям, такой самоотверженной.

Каким бы храбрым, искусным, каким бы умелым парашютистом ни был испытатель парашютов (да и любой испытатель в своей области, наверное), он прежде всего ученый, двигатель науки. Никакое парашютное мастерство не сможет заменить аналитический ум, тонкую наблюдательность, логическую мысль. Как бы замечательно не было проведено испытание, оно бесполезно, если ничего не дало людям, не помогло улучшить, утвердить или, наоборот, зачеркнуть те или иные недостатки конструкции. Весь труд испытателя направлен на одно: постоянно двигать вперед науку, ценой огромных усилий, ценой сложных экспериментов.

Испытатель — ученый. Только он не сидит в белом халате у микроскопа, не склоняется над чертежной доской, не прикладывает ухо к трепещущему телу машины. Он не сидит до зоревого утра за окном в своей лаборатории, окутанный табачным дымом, в тысячный раз анализируя результаты опыта.

Испытатель парашютов имеет на оценку и анализ эксперимента секунды, а то и доли секунд. И проводит он этот анализ порой в условиях, в которых не то что анализировать, а и дышать нельзя. Не надо упрощать и драматизировать. Конечно, есть приборы, съемки, записи, визуальное наблюдение, последующие исследования. Конечно, значительная часть экспериментов не влечет за собой большого риска (хотя любое новшество, когда речь идет о воздушных полетах, будь то самолет или парашют, всегда таит определенный риск). Конечно, к ним тщательно и долго готовятся. И все же тех, пусть не многих в году, если сравнить их с общим числом, сложных испытаний нормальному человеку хватило бы на десять жизней.