Максим Лужанин - «Всегда же со мною твой образ...»

Еще при жизни Евгении Эргардовны все первые экземпляры изданных книг Максим Лужанин со словами благодарности дарил именно ей, а она, когда стали печатать и ее, дарила ему свои. Об этом свидетельствуют многочисленные дарствен­ные надписи, например, на книгах М. Лужанина: «Выгараваная, выхвараваная, яна больш твая, чым мая, гэтая кніжка. А. 3.ІІІ.73» (Рэпартаж з рубцом на сэрцы. Мінск, 1973), «Віншую, першы паасобнік Табой названай кнігі — Табе. А. 31.Х.82» (Колас расказвае пра сябе. Мінск, 1982), «Як вялося, хай і вядзецца: першая кніжка — Табе. А.» (Добры хлопец Дзік. Мінск, 1993). А вот инскрипты, оставленные Е. Пфляум­баум на книге «Сувой жыцця» (Минск, 1989): «Алесю Каратаю. Табе з падзякаю за вызваленне радкоў», и тут же: «На добрае ці на благое — нас толькі двое... Жэня».

На сегодняшний день личный фонд Максима Лужанина насчитывает 2 577 еди­ниц хранения без учета последнего поступления — заключительной части архива, переданной уже после смерти писателя внучкой друга его юности Тодора Кляшторного — талантливого белорусского литератора, репрессированного в 1930-е годы. Составной частью в фонд входят также и архивные материалы Е. Пфляумбаум.

Несомненный интерес вызывает эпистолярий М. Лужанина. Он содержит сотни писем разных лет, как самого писателя, так и многочисленных его корреспонден­тов. Особое место, и это не удивительно, отведено личной переписке М. Лужанина и Е. Пфляумбаум — двух поэтов, двух близких по духу людей, чьи любящие сердца звучали в унисон на протяжении почти всей их долгой совместной жизни.

Марина Лис

* 13.12.1930.

Никогда еще не были у меня такими непослушными карандаш и бумага.

Три раза я уже порвал все написанное. Не потому, что мудрствую, не хочу говорить искренне, просто потому, что как-то как надо не говорится вся славнота, которую хочется раскрыть тебе.

И вместо того, чтобы просто сказать, что я уже целых 26 часов не видел тебя, я пишу о том, что здесь чудный мостик, что сегодня я проехал 18 верст на конях, в санях — оврагами, пролесками, через речки, озера, и когда замерз, постучал в двери, и чуть не обомлел — ты!

Тишина... Такая тишина... Это взамен бури, в которую я хочу.

Ты говоришь, что у меня много женственного? Может, и правда. Может, потому, что лучшими моими друзьями были женщины. (... )

Но как жалко, что не видела ты сегодняшнего утра! Не ощущала холодно­го ветра в лицо! И не спеша бредут лошади, а я сижу тихонечко... Думаю все, думаю... вижу (...) твое лицо... библиотечную твою руку.

И недосказанного много, много... И каждый день увеличивается оно.

А может, а если бы.

И что это все такое? Что ты для меня? Надо выяснить. Солнце? Сумрак? Радость? Печаль?

Я тебе еще напишу. Сегодня. Завтра. Каждый день.

Не удивляйся только. Все будет ясным. А так, как теперь, еще никогда у меня не было.

(Подпись)

* 1931. (Без точной даты. — Т. К .)

(...) За такие грозы, что берут человека всего — без остатка. За грозы, из которых человек выходит истомленным, но победителем.

И все же я мало понимаю. Твой внутренний мир остается, говоря по-старому, каким-то заколдованным кругом. И от этого незнания мне иногда кажется, что где-то глубоко мы с тобою враги. И кажется еще, что эта враждебность лежит в основе всего и манит неотступно, сильно. Несвязностью этой и объясняется та жизнь, которую веду я в Минске.

Это не выход. Ты зови меня на помощь, когда я есть. И чаще зови. Ты хочешь тишины и не знаешь, чего хочешь. (...) ...Метель — твои слова. Тебе надо шторм. Может, на один день, но крепкий, холодный, соленый. А больше всего тебе надо — дом, знаешь, такой звонкий, сосновый, на стенах которого еще просту­пают капельки смолы.

Надо тебе утренние туманы над озером да роса — босыми ногами по ней. Лес. Я спасался так. Я знаю такой дом, и озеро, и лес. За двадцать верст от желез­ной дороги, за три версты от деревни. Я загоню тебя в этот дом, чтобы закончи­лись тупики. Они также жизнь — тупики, — но не надо их.

Стыдно просто. Когда так много жизни и работы в ней.

Ты много пишешь? Я хотел бы посмотреть. Хорошо?

Только во сне увидеть радость? А приобрести ее, живую, мохнатую? Все это в твоих руках. Мое плечо всегда радо, когда рядом — твое.

Теперь — давай истомленную свою лапу, поцелую.

Мы скоро выезжаем.

Привет от Анатолия.

Наш альянс — неплохая вещь. Приедем с реальными результатами — ра­ботаем.

Пока я конструировал конверт, он предложил мне поставить на место герб.

— Какой?

— Сердце, пронзенное стрелой.