Юрий Вигорь - У самого Белого Моря

Тут бы, казалось, и приспело время обмолвиться нам друг с другом словом, и, не желая растягивать эту минуту, я сказал:

— Улов что надо.

Афиноген ничего не ответил, молча стал укладывать рыбу в мешок. Лицо его было по-прежнему спокойно и равнодушно, казалось, он боялся смутить привалившую ему удачу, словно кто-то мог услышать восторженные слова и отвратить от него рыбацкое счастье.

Странная молчаливость Афиногена вызвала у меня некую неловкость. Я решил не произносить больше ни слова и дождаться, когда, наконец, он сам заговорит со мной. Но эта игра в молчанку на пустынном берегу, томительная и гнетущая, раздражала меня, хотя и будила определенное любопытство. Взяв один из пустых мешков, я стал помогать Афиногену собирать семгу, прибитую к берегу мелкой волной.

Множество камбал сновали у Афиногена под ногами и тут же зарывались в песок, взмучивая ударами хвоста дно, не привлекали его внимания, надо полагать, рыба эта была копеечная и на рыбоприемном пункте ее не брали. Когда вся семга была собрана, Афиноген обошел невод, расправляя, отряхивая сеть, обирая повисшие гирляндами, запутавшиеся в ячейках водоросли. Собрал их в ком и бросил в море.

Мы вынесли мешки, уложили их в телегу, в которую была запряжена неопределенного серо-лилового линялого цвета кобыла, точно побывавшая неоднократно в химчистке. Афиноген придирчиво оглядел сбрую, поправил сбившуюся шлею, неторопливо взобрался на козлы, разобрал вожжи, и кобыла без понукания тронула ленивым шагом. Отъехав уже метров десять, Афиноген, словно вспомнил обо мне, придержал вожжи, с неохотой обернулся в мою сторону. Я стоял в упрямом молчании и улыбаясь смотрел на него. Он перевел взгляд на вислоухую и безучастно покорную всему кобылу, которая стояла с понурым видом, и снова оборотился ко мне и с ленивым участием в голосе спросил:

— А тебе-то, парень, куда?

Мне показалось, что в голосе его была слабая надежда, что нам с ним не по пути.

— Да мне бы где-нибудь отдохнуть, чайку попить, а потом я дальше пойду, — протянул я безразличным тоном, стараясь показать, что не собираюсь навязывать ему свое общество и утруждать его старую лошадь.

— Ну, садись, что ли, — буркнул он, неохотно подвигаясь. — Лошадь у меня, сам видишь, цвет потеряла от старости. Сама себя едва носит… Сперва на другую тоню заедем, а уж потом ко двору.

Он чуть тронул вожжи, смачно причмокнул, словно посылая в пространство воздушный поцелуй, лошадь двинулась, заскрипели обода, колеса утопали в песке, с трудом прорезая в нем глубокую колею. Берег был изрезан промоинами ручьев, которые вытекали из оставшихся после отлива лагун и еще с журчаньем несли воду в море. Казалось, отлив продолжает свою незавершенную работу. Афиноген то и дело подергивал вожжи, объезжая попадавшиеся навстречу валуны. О чем-то он думал, супил сросшиеся брови, едва приметно шевелил ими, точно этими движениями руководила какая-то упрямая мысль. Мы ехали в молчании, колеса телеги пластали медуз, вдавливали в рыхлый песок бурые водоросли, в изобилии устилавшие наш путь. В небе развиднелось, верховой ветерок разогнал низкие облака, их отнесло куда-то в сторону, проглянуло солнце, и весь берег разом преобразился, заблистал, заискрился влажным песком, множеством мелких луж, точно пляж после недавно прошедшего ливня. Стало даже жарковато. Решив разрядить разговором нашу езду, я рассказал Афиногену о мертвых оленях, но он не выказал ни малейшего удивления: чуть скосил в мою сторону глаза и с невозмутимым выражением на бесстрастном лице ответил:

— Бывает и такое. Комар гонит олешек из тундры. Прошлый год тут у тони лось утонул. Лето, шкура линяет, а как выйдут на берег, на ветерок, ищут обо что бы потереться, деревьев-то нет, вот и трутся боками об колья у сети. А сеть нынче — нейлон. Лосю и тому не порвать, не то что олешкам.

— Это дикие олени? — полюбопытствовал я, стараясь не дать оборваться зыбкой нити разговора.

— А вот приедем, дак поглядим. Ежели на ушах метки, значит отбились от стада, не доглядели ненцы. Тогда надо им по рации сообщить.

С моря донесся какой-то протяжный томительный звук, напоминающий усталый вздох морского зверя. Чайки парили над самыми нашими головами. Тоня была уже близко, видно было, как в неводе плещет рыба, темнели на мелководье стальной синевой упругие спины, взблескивали на солнце светлеющие бока.

— А тони у вас добычливые, с виду-то просто, а хитро придумано, — сказал я.