В. Кардин - Необъявленная война

Сперва хозяева отнеслись к нам настороженно. Проявляли умеренное гостеприимство людей, знающих, что постояльцы не нуждаются в приглашении. Но достаточно быстро установилось взаимное расположение. Хо­зяин ласково смотрел на моего начальника, не переставая удивляться: до чего похож на его сына! Надо же — такое сходство!

Сына угнали немцы. Как почти всех молодых мужчин этого села. Да и окрестных тоже.

И впрямь на деревенских улицах встречались женщины, ребятишки легко устанавливали контакт с красноармейцами. Особенно с шоферами. Но мужчины попадались редко.

В нашем временном доме, в комнате, служившей нам спальней, на оклеенной яркими обоями стене висели, как и в русских избах, за стеклом, в общей раме многочисленные фотографии. Одни были тронуты желтиз­ной, другие — с притуманенным фоном — выглядели, словно сделанные совсем недавно. Бравые усатые старики, красавицы с густыми бровями, тщательно уложенными волосами, девушки в беретах тридцатых годов, солдаты в касках времен Австро-Венгерской империи, подофицеры в «кон­федератках».

Хозяин, заметив мой интерес, охотно пояснял, кто кем ему или жене доводится. Часто звучало словечко «швагер». То есть свояк.

В языке чувствовалась близость Польши. Самогон называли «бимбером». Хозяин гнал его на совесть, из патоки. Жбан с почти прозрачной жидкостью охлаждался в погребе.

Обедали по-домашнему. Хозяйка к нашему пайку прибавляла свои за­пасы. Варила густой борщ, пекла пампушки, жарила шкварки.

Захмелев, хозяин рассказывал семейные истории. Иногда получалось, будто у него два сына, иногда — сын и дочь. Возможно, впрочем, и я пос­ле бимбера что-то путал.

Обедали долго, вставать из-за стола не хотелось. Но я чуть было не испортил эти благословенные часы.

Однажды, находясь в стадии легкого послеобеденного подпития, при­нялся снова рассматривать фотографии и обнаружил в зазорах между ни­ми что-то нарисованное. Трезвому и в голову не пришло бы проявлять повышенный интерес к едва различимому контуру. Но хмельная любозна­тельность побудила осторожно снять раму со стены, положить на кровать и, без труда отогнув длинные гвозди, вынуть картон, который прижимал фотографии к стеклу.

Во всю высоту тонкого картона на розовом фоне был напечатан се­ребристый трезубец. В нижней части гравюры — три профиля, портреты почти по пояс. На одном обычный пиджак, второй с вислыми усами, в рас­шитой украинской рубахе, на третьем — офицерский мундир вермахта.

Все это что-то значило и неспроста было старательно прикрыто фото­графиями бесчисленных хозяйских родственников.

Огорошенный находкой, снедаемый нетерпением, я нарушил сладкий послеобеденный сон своего начальника, к которому во внеслужебное вре­мя обращался на «ты» и по имени-отчеству.

- Дмитрий Палыч, Дмитрий Палыч, — тормошил я не желавшее про­буждаться начальство,— погляди. Потом снова будешь спать...

- С тобой... поспишь.

Преодолев сонную одурь, капитан Дмитрий Павлович спустил ноги, сел на кровать и уставился на картон, который я предусмотрительно при­слонил к стене.

- Трезубец — бандеровский знак.

- Знак чего?

- Ну, у нас — серп и молот, у Гитлера — свастика, у них — тре­зубец.

Развивая мысль начальника и проявляя редкую сметливость, я вы­сказал предположение, что три профиля в каком-то смысле подобны на­шим четырем, изображаемым на плакатах.

- Сравнение неуместное, политически вредное...— Помолчав, Дмит­рий Павлович глубокомысленно согласился: — Но в принципе...

Нашу беседу нарушил хозяин с полной кринкой молока в руках. Уви­дев трезубец и сообразив, откуда он взялся, хозяин изменился в лице, по­ставил на подоконник кринку и бухнулся на колени. Он умолял, заклинал не выдавать его, не сообщать в гэпэу, в энкавэде, не губить на старости лет. Попутно бранил свою дочь, ее приятелей и приятельниц, какого-то «провода».

Дмитрий Павлович — надо отдать ему должное — решительно поднял­ся, босиком подошел к хозяину и потребовал, чтобы тот встал.

- Советские офицеры не доносчики. Красная Армия с мирным населением не воюет. Гэпэу давно отменено.

Все это была правда. Не совсем, однако, полная. В армии действова­ла энкавэдэвская система — СМЕРШ с уполномоченными во всех частях и подразделениях, начиная со стрелкового батальона. Ну и стукачи само собой.

Для СМЕРШа этот трезубец, а следовательно, и наш хозяин могли, видимо, представлять кое-какой интерес. Но нам на ум не приходило со­общать о находке, выступать в роли информаторов. Да и не видели за хозяином вины. Подумаешь, использовал бандеровский плакат, который принесла дочка или кто-то из ее знакомых.