Сергей Носов: Книга о Петербурге

Но что означают эти слова — большими литерами над крышей гостиницы (между прочим, без буквы «еръ»): «ЛЕНИНГРАД — ГОРОД-ГЕРОЙ»? О чем это? «Город-герой» — как это понять современнику первых аэропланов? И что такое есть Ленинград? (Или Ленинградъ, согласно орфографии Грота?) Современник первых аэропланов может еще поверить в «Петроградъ» (допустим, 1914-й пока не наступил…), но «Ленинград» — что за странное имя? Откуда это?

А вот оттуда. Оттуда же, что и «Площадь Восстания».

Очень вероятно, что площади Восстания возвратят прежнее имя, и это может случиться в любой момент. И будет так, будто ничего и не было. Будто всегда была площадь Знаменская.

Вот Невский проспект, он и тогда был Невский проспект, и сейчас — Невский проспект. И сколько бы ни смотрел современник первых аэропланов на теперешнюю фотографию Аничкова моста, ничто ему не подскажет, что Невский проспект 25 лет был проспектом 25 Октября.

А вот Садовая улица, которая и сегодня Садовая улица, была, между прочим, двадцать один год улицей 3 Июля.

И т. д. и т. п.

Санкт-Петербург, который и теперь Санкт-Петербург, побыв Петроградом, жил еще действительно как Ленинград — срок, практически равный среднему возрасту человеческой жизни, 67 лет.

Для нас где «Ленинград», там и «блокада». Но что бы узнал о судьбе этого города современник первых аэропланов, сравнивая фотографии своего и нашего времени? Ну, положим, отвлекшись от снимков, некие ангелы поведали бы ему о том, что и в промежутке случилось, — хотя бы о первой блокадной зиме и нормах суррогатного хлеба. Да он просто бы не поверил в возможность того, что мы называем «блокадой», — в миллион голодных смертей в пределах одного города.

А если нам?.. Допустим, нам покажут далекое будущее, — мы удивимся, вздохнем, соотнесем увиденное с родной современностью и, наконец приняв неизбежное, представим дорогу к точке той фантастической презентации. И здесь ошибемся. Потому как там, на пути, в будущем не столь далеком, такие разверзнутся бездны, о каких мы и помыслить не можем, как бы далеко ни смотрели.

Действительно, показали бы нам фотографии (скажем, в пророческом сне), какими будут эти края лет через сто. Может быть, здесь вместо тополей вырастут пальмы. Люди голыми будут ходить. И будут они не совсем люди в силу их телесных модификаций. И не ходить, а перемещаться нам непонятными способами. Как мы в эпоху мобильной связи прижимаем к уху нам известные штуки (современник первых аэропланов этот жест объяснить не сумел бы), так и те… ну, скажем, будут слегка… нет, не хватает фантазии.

Хорошо, пусть не так радикально.

Внешне пусть ничего не изменится. Невский пусть останется Невским. Садовая тоже — Садовой. Даже нет, больше того: пусть возвратится утраченное — из эпохи первых аэропланов. Вместо коробки Большого концертного зала (опять же) «Октябрьский» пусть нам будет показана греческая церковь Святого великомученика Димитрия Солунского. А на Сенной мы увидим Спас на Сенной. Пусть дамы наденут хоть самые длинные платья, с корсетом, а кавалеры возьмут в руку трость и положат часы в карман жилетки (мода иногда возвращается), — какая, в принципе, разница, что нам предъявит наш вещий сон?

Там может быть все, что угодно. Но что бы мы ни узрели в условных точках показа, мы не узнаем по этим картинкам, что было раньше — до них, между нашим «здесь» и тамошним «там».

На тех промежутках времени, заданных ямами, куда норовит опрокинуться вся наша История.

«Книга о Петербурге» не была бы написана, если бы Наталья Соколовская не внушила автору мысль о необходимости написать эту книгу. Спасибо ей за это, спасибо Александру Жикаренцеву за то, что он эту мысль энергично поддержал. Спасибо Александру Етоеву за то, что прочитал книгу в рукописи и высказал замечания, но в первую голову — за вдохновляющие советы и напоминания о пользе литературного труда. Спасибо тем, кто, быть может, не догадывается даже, как побуждал автора к работе, — Татьяне Москвиной, Павлу Крусанову, Александру Секацкому, Илье Бояшову, Леониду Юзефовичу, Дмитрию Григорьеву, Николаю Федорову, Сергею Коровину, Наталии Курчатовой, Михаилу Сапеге и многим другим, с кем мне доводилось говорить о судьбе города. Не забыть бесед и прогулок с Борисом Валентиновичем Авериным; так получается, что его день рождения — сегодня, когда пишу этот текст, и это второй день рождения без него. Геннадию Григорьеву спасибо за присутствие в этой книге, иногда он мне снится. Спасибо моей маме за воспоминания о блокаде и вообще за то, что я есть. Спасибо за то же отцу, — сейчас я вижу, как невнимательно слушал его, и жалею об этом. Жене моей спасибо за то, что прочитала всю книгу по кусочкам в режиме реального времени: судьба у нее такая — быть «грибным человеком».