Владимир Орлов - Крик птицы

ЛЕОНИД БОРТКЕВИЧ: Муля сказал: «Будешь петь "Берёзовый сок"». Я вышел, спел. Думал, меня забыли, а люди услышали — может, не помнят меня, но услышали голос, столько песен спето! — встали и начали аплодировать. Я еле допел «Берёзовый сок», выбежал за ку­лису, расплакался. Всё! Ко мне в душе вернулось опять - не то, чтобы ностальгия, а когда публика твоя, удовлетворение, отдача, куча адрена­лина, который получаешь! Сказал: всё, это моя родина, это моя сцена, моя работа. Больше в Америку я не вернулся, всё оставил там.

Не остались всё же без внимания организаторов юбилейного концерта и «виновники раскола»: были, оказывается, приглашены. Но каким-то странным образом.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Мы в Сибири на гастролях. За день до 30-летия позвонил из Москвы режиссёр: «Я от имени Мулявина говорю: срочно прилетайте на завтрашний концерт». «Но у нас гастроли!» «Срочно вылетайте! Володя зовёт вас на свой юбилей... на ваш юбилей!» Но мы-то знаем, что на утро Володя перекукует, переспит с женой — что, в общем-то, законно, — и будет другой итог. А гастроли длинные — нельзя срывать. Категорически.

ВАЛЕРИЙ ДАЙНЕКО: Да и предложение было — как-то вскользь.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Мы не могли вырваться: Красноярск! Как можно срывать?! А с нами гастролирует Кобзон, спрашивает: «Вы едете?» «Нас не приглашали». «Ну, я поехал». И он поехал с га­стролей к Володе. Но у него это было запланировано. Говорят, когда он вышел на сцену, то сказал: «Володя, тебе из Сибири привет от твои ребят, «Беларуских песняров»!

МИХАИЛ ФИНБЕРГ: Когда объявили имя Мулявина, весь зал встал. Вот это я на всю жизнь запомню. Ещё раз убедился: не только, как его уважали, а как его любили в России. Уже того ансамбля «Песняры», к сожалению, не было. Но был Мулявин. Просто он их всех тянул, он их вытягивал — а они этого не понимали. Это было их колоссальное заблуждение.

Зрители, возможно, осознавали, что «Песняры» превращались уже в музей восковых фигур, в бледную тень самих себя. Обидно было бы цитировать опубликованные отзывы зрителей о том концерте: насмешливые, уничижительные — публика жестока к увядающим кумирам. Но ни москвичи в тот январский вечер, ни мы, минчане, увидевшие юбилейный концерт в зале своей филармонии двумя месяцами спустя, и подумать не могли, что так вот — поющим — видят Мулявина в последний раз, что это — Прощание.

***

Впервые на большую столичную сцену лидер вывел и поставил рядом с ветеранами свой последний коллектив. Новый набор, новый — в который-то раз! — состав, молодняк. Во вновь собранном коллективе уже некому было обращаться к нему на «ты», а уж тем более, окликать «Муля!» Все обращались только по имени-отчеству.

ВЛАДИСЛАВ МИСЕВИЧ: Нам, «Беларуским песнярам», в филармонии дали комнату рядом с комнатой Володи. И поэтому всё, что проходило там, в этой комнате — кого набирал, кто приходил, как они там что-то делали, — мы всё видели. Видели и в каком состоянии кто приходит, кто уходит. Убеждались лишний раз: уйдя, мы поступили правильно, ничего там не меняется. То, что мы хотели изменить, ничего там не поменялось. К сожалению, что я сказал, всё сбылось. К сожалениб.

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Мулявин был художественный руководитель тире директор. Я — заместитель директора по концертно-гастрольной дея­тельности: как бы помощник Мулявина, будем говорить так, правая рука его. И вот Олег Молчан и Владимир Мулявин начали набирать новый состав. Пришёл Вадик Косенко, Скорожонок Валера из Вилейки приехал.

ВАДИМ КОСЕНКО: Я работал 10 лет в оркестре под руководством на­родного артиста Финберга. Но бывает «кризис жанра». Когда предложили идти в ансамбль, я без колебаний согласился, потому что любил эту музыку и слушал с детства ансамбль «Песняры».

ВАЛЕРИЙ СКОРОЖОНОК: Когда случилась эта передряга, и старые ребята отошли от него, и он набирал новый коллектив, то про меня вспомнили, вызвали. Он зашёл и сразу: «“Пущу” поёшь?» Я говорю: «Пою». «В родной тональности?» «В родной». Он сел, саккомпа­нировал один куплет. «Всё. Работаешь».

ИГОРЬ СВЕЧКИН: Та молодёжь в Государственном ансамбле — кроме Скорожонка с ним никто не работал. Шарапов пришёл потом, когда уже Мулявин попал в автокатастрофу.

ВЯЧЕСЛАВ ШАРАПОВ: Я, провинциал гомельский, приехал показать свои песни. Честно говоря, испытал шок, потому что в таком состоянии находилась студия «Песняров», что касалось порядка! «Золотой диск», который был когда-то выпущен на фирме «Мелодия», валялся в углу запылённый, где-то в районе урны. Всё было, скажем так, очень неу­хоженно. Наверное, корни этого равнодушия кроются не только в той ситуации, которая сложилась в «Песнярах». Скорее всего, в том, что Владимиру Георгиевичу на тот момент было это мало интересно как человеку, который пережил колоссальное бремя славы, совершенно ис­кренней человеческой любви, который «перестрадал» себя в музыке и, наверное, понял в ней всё, что можно было понять. Он понял, наверное, и жизнь эту до такой степени, что она его перестала интересовать в бы­товом утилитарном смысле.