Из города ездили на извозчике, возили книги. Так как городская контора на запоре, магазины отправлялись в долг работать. Запирали зимой в 4 часа дня, с огнем не торговали. Прибыв домой, нужно становиться у двери, где занимался Сам (занятия происходили часов до 11 вечера ежедневно), слушать приказа Самого. «Мальчик! Позови того-то! Подай то-то!» Это было самое ужасное. Спина и ноги отымались от усталости. Спасибо конторщику Панфилову, он тоже вышел из мальчиков у Лыжина, испытал все на себе, жалел, выучил считать на счетах, давал писать книгу. Нужно было делать расценку на вырабатываемый фабрикой драп, каждый кусок за своим номером. Расценка была на каждый кусок. Работу эту производил он. Выучив, передал это дело мне, чем и избавил от стояния на ногах в коридоре. Я уже вечером, придя из лавки, брал книгу, счеты, садился в столовой рядом с комнатой Самого. Сюда же приходил учить уроки тринадцатилетний сын хозяина Володя. Вот здесь-то и началось мое с ним сближение.
Помню случай. Я сидел, делал расценку, Володя учит уроки, горит огарок стеариновой свечи в подсвечнике. Свеча догорает. Сам, одетый в женину беличью шубу, соскабливает с других подсвечников стеарин и подсыпает в наш огарок. От частого хождения дверь в его комнату открыта. На стене у него большое зеркало: я – лицом к двери, Володя – задом, Сам все подносит и поправляет у нас фитиль. Только обернулся, пошел в свою комнату, Володя мне кивнул, я улыбнулся – все это отразилось в зеркале. Ворочается, схватил нас за затылки и давай стучать лбами, приговаривая: «Оттого отец твой и состояние составил, что ничего у него не пропадало, а ты мне, паршивый черт, если не будешь беречь хозяйского, то и своего никогда ничего иметь не будешь! А пока, мерзавцы, становитеся на колени». Стоим. Смех забирает. Здорово вляпались! Выходит Сам: «Ну что, хорошо попало? Не нужно смеяться над старшими! Ну, просить прощения!» С полчаса стояли на коленях. Простил, но ругал долго. С Володей уж после того были мы друзья. Я всегда делился с ним: побьют приказчики, обидит хозяин – я к нему со своим горем. Поговорим, глядь, и легче стало. Тяжело жилось. Даже и теперь, во сне иногда приснится прежняя жизнь, так мороз по коже. Просвету никакого. С 4 часов утра до 11 вечера как заведенный волчок. Бывало, ждали с нетерпением Великого Поста. Главный пойдет исповедоваться. Наверно, в этот вечер освободит от стояния в коридоре и не будет ругаться. Но мечты не сбывались, исповедовался за Обедней.
Сам – это был Деспот! Гроза! Не было в нем никакой жалости – громил всех, начиная с жены, детей, служащих, с утра до ночи. Ничего не признавал, было только «Я». Боялись его ужасно. Достаточно слов «Сам идет!» – и все пускаются кто куда.
Лыжины – выходцы из Пошехонья. Дед его, Тимофей, пришел в Москву – портяжничал. Сын Тимофея, Иван Тимофеевич, был уже известным портным. Сыновья его, Александр и Иван, сидели на верстаке – ноги калачиком – шили жилетки. Покупали шерсть мешками, отдавали на выработку сукна, впоследствии приобрели фабрику в Серпухове, работали сурово. Фабрику эту продали братьям Каштаковым, а себе купили в Ивантеевке близ Москвы 19 19 В 1871 году Копнинская тонкосуконная фабрика перешла в собственность купцу И. Т. Лыжину. Фабрика вырабатывала сукно и драп для военного ведомства.
. Фабрика эта работала при Петре I колесом – водяная сила. Отсюда и началось их благосостояние.
Семья была серая, еще при женитьбе Александра Ивановича ели из общей миски. Но жена его, взятая из интеллигентной семьи Усачевых, уже переделала по-своему. У детей были гувернеры, но мужа переделать не могла. Грубость и зверство в нем остались до самой смерти. Частенько плакала и начала попивать. Сам он пил много, начиная с завтрака в 12 часов, и к вечеру, к 11 часам, уже был пьян.
Нижний этаж, состоящий из 6 комнат, занимали вдвоем с женой, а также при кухне в комнате жила повариха. Вся же остальная семья проживала во втором этаже и антресолях. Там же помещалась и домашняя контора. Вечером приезжали и городские конторщики – работа шла вовсю, но это была только видимость, больше пили водку и обсуждали, где бы повеселей провести время, когда ляжет спать Сам. В 10 вечера расходились служащие, жившие на своих квартирах. Его верный дворник – старик Базаров – спускал с цепи собак, запирал ворота, ключи приносил Самому. Он клал их под подушку, отпускал нас спать. Сыновья уже ждут: «Ну что Сам?» Говорим: «Ложится спать». Подождут полчасика, оденутся, тот же Базаров подставит плечи, и махнут через забор. Явятся часам к 5 утра под сильной мухой, поспят часа два с половиной, а к 8 утра подают лошадь ехать в город. Идут к Самому за ключами от магазина, дорогой спят. Артельщики, ожидающие отпорки магазина, отстегивая полость у саней, расталкивают их от сна. В особенности выделялся этим Старшой Александр. Он был кассир, деньги у него всегда были, все попойки зависели от него. Скуп был, пропивал в вечер не больше 30 рублей, но зато почти ежедневно. Братья обижались на него, сам таскал деньги, а им не давал, а отец жалованье платил по 25 рублей в месяц, а Ивану – всего 6 рублей.
Читать дальше