Олег Северюхин - Как изгибали сталь. Путевые записки офицера

Когда я рассказал об этом, будучи уже взрослым, тридцати с небольшим лет, в присутствии всех родственников во время одного из приездов в отпуск, тетка с материнской стороны, бывшая моей крестной матерью, сразу усомнилась в этом.

Четко «окая» по-вятски, она сказала:

– Брось-ко врать-то. Тебе кто-нибудь рассказал, как мы с матерью твоей тебя тайком от отца твоего крестили, а ты теперь выдаешь это за свои детские воспоминания. Тебе же всего полтора года было. Ты и помнить-то ничего не можешь. А попа-то ты за бороду здорово схватил, еле оторвали. Батюшка-то потом сказал, что давненько его за бороду-то никто не драл. Елеем тебе лоб, живот и плечи помазали, окрестили, значит. Да и девку взрослую перед тобой крестили. Она венчаться пришла, а некрещеная была. Сначала ее крестили, а потом уж тебя. А я-то тебе об этом уж точно не рассказывала. Погода-то тогда стояла солнечная, через цветные стекла в церкви слепило.

Оказалось, что не рассказывала об этом и моя мать, а также и крестный отец, сводный брат моего отца, который моего отца очень уважал и боялся, как огня. Попробуй-ка он об этом рассказать.

Мой отец не был правоверным коммунистом. Он вообще был беспартийным, даже в комсомоле не состоял. Я, во всяком случае, об этом не знаю. Но осторожность он имел большую, чтобы, не дай Бог, кто-то мог обвинить его в чем-то антипартийном или противоправительственном. Времена были такие, что загреметь на лесоповал или к стенке можно было только лишь за то, что твоя комната была на один квадратный метр больше, чем у твоего соседа.

С сомнением, но все-таки родственники согласились с тем, что я это мог и помнить, но, наверное, нафантазировал и случайно попал в точку.

Более серьезно к моему рассказу отнеслась тетка, жившая в областном центре и считавшаяся прогрессивной и цивилизованной по сравнению с жителями, хотя и крупного, но все же райцентра. В молодые годы ей пришлось жить вместе с тетей мужа – интеллигенткой дореволюционного воспитания, которая и научила ее нестандартным оценкам повседневного бытия и культуре жизни.

– Когда сомневаешься в чем-то, – говорила моя тетя, – говори правду.

Единственная в нашей семье она вела генеалогическое дерево (не дворянское), отмечая на нем всех известных ей родственников. А кто в нашей стране может сказать, что он знает всех своих родственников до седьмого колена? Да, пожалуй, только органы КГБ, проверявшие всех не менее одного раза в пятилетку.

Вспоминая ее, я всегда поражаюсь различию уровней интеллигентности до и после пролетарской революции.

Мои ранние годы прошли в двухэтажном деревянном бараке, типа общежития, где ютились семьи строителей химического комбината. На каждую семью по комнате. Все родственники из деревни старались вырваться в город, и в комнате моего отца постоянно проживало человек по десять, включая и нашу семью. У кого не было родственников, те жили комфортнее.

Деревянные кровати, полати (это нары под потолком), деревянный комод, такой же, но немного поменьше кухонный стол-тумбочка, несколько табуреток, на стене вешалка для парадной и повседневной одежды, прикрытая ситцевой занавеской – вот и вся обстановка жилища. В углу помойное ведро для пищевых отходов и отходов жизнедеятельности организма на ночное время и в зимний период, а ночью кое-кто не из младенцев и под себя напускал, особенно если он спал на полатях. Запах такой, что когда заходишь в вокзальный туалет, то всегда вспоминается эта комната.

В 1953 году мы переехали из барака в двухэтажный восьмиквартирный дом, где в каждой двухкомнатной квартире жили по две семьи, как правило, из четырех-пяти человек. Родственники из деревни остались жить в бараке. Нам дали комнату с фонарем. Фонаря, конечно, никакого не было. Просто в комнате было три окна. Комнатенка маленькая, но эти три окна ночью светились, как фонарь. Дом строили военнопленные немцы по какому-то не нашему проекту, предназначенному для хорошей и светлой жизни.

Обстановка в комнате такая же, как и у всех: две кровати, шкаф, комод, стол, два стула, две табуретки, этажерка с книгами. До реализации линии партии на удовлетворение все возрастающих потребностей советских людей было еще так далеко.

Прелести коммунальной квартиры знают те, кто в них жил. Наше вселение соседями было встречено неодобрительно. Семьи питались поочередно на общей кухне. Когда приходила наша очередь приема пищи, перед нами на горшок усаживался соседский младший сын. Так продолжалось до тех пор, пока мой отец, обладавший удивительным терпением и звериным нравом, если его вывести из себя, не распил с соседом бутылку водки и не призвал его быть мужчиной в своем доме.