Владимир Залесский: 36 исторических миниатюр. Сборник

– Наша встреча в Атлантике – одно из моих необычных и приятных воспоминаний, – приветствовал А. Фидлера К. Барановский.

– Кшиштоф! Ориентируясь по небесным светилам, и успешно обойдя вокруг Земли, ты еще раз доказал правильность гелиоцентрической концепции, – шутливо добавил К. Фидлер.

– Я мог поступить иначе, Аркадий?

– Кшиштоф, мне показались интересными мысли относительно качеств, формируемых плаванием в перевернувшейся яхте. Собранность, мужество, умение не теряться в сложных обстоятельствах, способность противостоять трудностям… Тебе не кажется, что все эти качества – из сферы военного дела, спорта и – в некотором смысле – из аналогичных, смежных сфер деятельности?

К. Барановский с любопытством сфокусировался на А. Фидлере. Остановив взгляд на собеседнике, он ждал продолжения.

Помолчав, А. Фидлер добавил:

– Мне кажется, что плавание на яхте до, во время и после переворачивания способствует расширению сознания, развитию кругозора, делает мировоззрение универсальным.

– Можно сказать, «космическим», – мимоходом заметил К. Барановский, (почему-то) ассоциативно вспомнив о коперниковской научной революции, о всемирно известном канонике, написавшем и распространившем среди друзей примерно в 1503—1512 годах рукописный конспект своей теории (в 1854 году Ян Барановский издал полное собрание сочинений Коперника на латинском и польском языках).

– Расширение сознания, развитие кругозора, универсальность мировоззрения, – продолжил А. Фидлер, – способствует формированию научных и литературных способностей.

– Что ж… Можно поразмышлять: кто замышлял, проектировал, строил железные дороги, самолеты, ракеты?.. При желании можем вспомнить и о вертолетах…

А. Фидлер как-то запнулся на мгновение. Затем он задумчиво промерял взглядом толщину рукописи, лежащей перед К. Барановским.

К. Барановский невольно перевел взгляд на стоявшую в книжном шкафу книгу А. Фидлера.

– Не мало листов, – заметил А. Фидлер.

– Весомая книга, – согласился К. Барановский.

Собеседники – путешественники и писатели – рассмеялись.

В темном ирреальном пространстве стоит Гамлет. Над ним витают затемненные сущности.

Через полотно картины, напоминающее стену из цветного стекла, Гамлет и сущности могут видеть реальный мир, мастерскую Художника, позирующего в мастерской Поэта.

Художник близок к завершению портрета. На портрете Поэт изображен с удавкой на шее. Над Поэтом, изображенном на портрете, витают затемненные сущности.

В ирреальном пространстве одна из сущностей обратилась к Гамлету:

– А ведь Художник не случайно появился в твоей жизни. Это знак приближающихся событий.

– Есть предчувствие, – ответил Гамлет.

– Может быть, оставить театр, прекратить выступления, разъединиться с поклонниками, друзьями, приятелями? Изменить жизнь? К лучшему? – спросила вторая сущность.

– Я люблю и любим, я востребован, пишу, пою, играю. Меня любят все. Один – кто я и что я? Без публики, без поклонников, без тех, кто мне близок? – отвечал Гамлет.

– Робинзон – или отшельник – это, конечно, совсем другой тип личности, другое устройство мировоззрения, – вступила в обсуждение третья сущность. – Уметь быть в уединении, верить, читать священные тексты. А если «ни во что не верит – назло всем»?

Гамлет промолчал. Пожал плечами. Потом добавил:

– Я тоже – может быть – Робинзон. «И снизу лёд, и сверху – маюсь между». Придет время, вспомню священные тексты.

– Значит, тебе с нами комфортно? – спросила четвертая сущность.

Гамлет снова промолчал.

Удавка не его шее подзатянулась.

В реальном пространстве мастерской Художника Поэт поднялся со стула и сделал стойку на руках: вниз головой и вверх ногами.

– Отлично, – оценил Художник. – Не возникала мысль пройти на яхте в одиночку, от Южной Африки до Австралии? Через Индийский океан, сквозь «ревущие сороковые»?

Поймав мгновение шутливости, Поэт попросил:

– Эти сущности на портрете меня словно раздражают. Нельзя ли затенить их еще более?

– Но я их уже по Вашей просьбе затенил, их почти не видно. Впрочем, можно сделать пару мазков, раз поступила такая просьба.

Художник сделал несколько движений кистью и произнес:

– Но удавка-то никуда не исчезает… Затягивается…

Поэт промолчал. Потом повернулся к портрету.