Галина Кузнецова - Грасский дневник. Книга о Бунине и русской эмиграции

Впрочем, столь тщательно скрываемое иногда все же прорывается в ткань текста. У Кузнецовой – упоминаниями о том, что не все окружающие относятся к ней с приязнью, о своей эмоциональной – и не только – зависимости от настроения Веры Николаевны или о вдруг возникающем стремлении вырваться «из дому и даже из Грасса, хоть на день-два» (с. 42, 30). У Веры Николаевны – воспоминаниями о прошлом, описанием невеселого празднования двадцатилетней годовщины жизни с Буниным, фразами о неотступной грусти или многозначительными, несмотря на подчеркнутую объективность, упоминаниями о Кузнецовой, как, напр., в рассказе о посещении Мережковских: «З<���инаида> Н<���иколаевна> пригласила Г<���алину> Н<���иколаевну>, я очень благодарна ей за это» (Т. 2. С. 169; запись от 11 ноября 1927 г.) [21] Ср. запись Кузнецовой от 9 ноября 1927 г. об этом событии: «После нашей последней встречи в Каннах, когда З<���инаида> Н<���иколаевна> впервые обратилась ко мне с несколькими вопросами, В<���ера> Н<���иколаевна> получила письмо, в котором среди прочих фраз было приглашение и мне <���…>. Наши посоветовали мне ехать, говоря, что это может быть интересно, и я согласилась» (c. 45–46). . Через два месяца в дневнике появляется первое замечание откровенно критического характера: «Г<���алина> Н<���иколаевна> встает в 11 часу. Ей жить надо было бы в оранжерее. <���…> Она слаба, избалована и не может насиловать себя» (Там же. С. 171) [22] Многочисленные упоминания о Буниной в «Грасском дневнике» носят, как правило, либо констатирующий, либо сочувственный характер; все отзывы отличаются подчеркнутой сдержанностью; пожалуй, наиболее откровенна запись от 27 января 1930 г.: «Очень хороша, кротка все последнее время В.Н. Она и правда как бы с чего-то сдвинулась, стала терпеливее, терпимее, как-то “выше” смотреть на вещи, и исчезло то неприятное, что было в ней так долго. Я иногда чувствую к ней настоящую серьезную нежность, хотя избегаю по-прежнему ее показывать» (c. 130). .

Событием, осложнившим драму, но и положившим начало ее – пусть нескорому – разрешению, стала встреча Кузнецовой зимой 1933 г. в Дрездене, куда Бунины заехали на обратном пути из Стокгольма, с сестрой Ф. Степуна певицей Маргаритой (Маргой) Степун (1877–1972) [23] См. запись Буниной от 24 декабря 1933 г.: «У Степунов <���…> живет его сестра Марга. Странная большая девица – певица. Хорошо хохочет» (Т. 2. C. 299); подробнее о М. Степун см. в: Незабытые могилы. Т. 6. Ч. 2. Скр-Ф. М., 2006. С. 187. . Через два года Кузнецова оставила Бунина и уехала к М. Степун в Германию [24] См. запись Бунина от 9 мая 1936 г.: «Она в Берлине» (Т. 3. С. 18); подробно о развитии отношений Кузнецовой и М. Степун см. комментарий (с. 448). . В опубликованной части дневника Кузнецовой есть лишь предельно глухой намек на эти обстоятельства – в последней записи основного корпуса, датированной 19 февраля 1934 г. и представляющей собой попытку ретроспективного осмысления обилия событий, происшедших после известия о том, что Бунину присуждена Нобелевская премия. Запись начинается вполне обыденно: «Собственно, я до сих пор еще не успела осмыслить все происшедшее за эти три месяца» и завершается многозначительной, но мало что объясняющей фразой: «Но много, вообще, произошло за эти три месяца…» (c. 297, 298).

Представление о том, как разворачивался сюжет, дают дневники Буниной 1934–1936 гг. и Бунина 1935–1936 гг. Дневников Бунина 1934 г. в архиве нет – он либо не вел дневника [25] См. мнение М. Грин: «Возможно, что он записей и не делал» (Т. 3. С. 7). , либо уничтожил его. Однако сохранились «лист с фактическими данными личного характера и <���…> переписанная на машинке заметка», кратко повествующая об инциденте лета 1934 г. – «внезапном обмороке», который Бунин сравнивает с «внезапной смертью», ср.: «Возвратясь в Грасс из Канн в автокаре и поднявшись на гору к этой калитке, вдруг исчез , совершенно не заметив этого, – исчез весь в мгновение ока – меня вдруг не стало – настолько вдруг и молниеносно, что я даже не поймал этой секунды» (Т. 3. С. 7; курсив Бунина) [26] Кроме того, представление о состоянии Бунина этого периода дают записи 1936 г., ср.: «Да к чему же вся эта непрерывная, двухлетняя мука?»; «Чудовищно провел два года!»; «Да, что я наделал за эти 2 года. <���…> был вполне сумасшедций»; «Собственно, уже два года болен душевно, – душевно больной» (Т. 3. С. 17, 18, 19; записи от 22 апреля, 9 и 10 мая, 7 июня). .