Нина Храброва: Мой Артек

Ланду с её рассказами о первой эстонской группе артековцев знают все пионеры Тарту и Тартуского района. Этель Аэсма с её книгой «Самая длинная путёвка» знают несколько поколений пионеров всей Эстонии, не говоря уж о пионерах Пайдеского района и Пайде, где Этель много лет работает в редакции районной газеты. Эллен Айа-Тульп, Лайне Теэсалу-Соэ, Виктора Кескюла, Ханса Лийва знают в Таллине, Адольфине Салу Орлову, Тамару Крончевскую-Васильеву, Владимира Николаева знают пионеры Нарвы. Любознательный народ — пионеры! Иногда из самых неожиданных географических точек страны, — а где у нас в стране нет такой точки, откуда бы в один прекрасный, на всю жизнь памятный день хоть один пионер не отправился бы в Артек? — из разных городов приходят письма с просьбой — рассказать: а какой он был, Артек военных лет?

Однажды, по дороге на Памир, на одном из перевалов Рушанского хребта, мне удалось услышать эхо в горах. Чабан, вероятно, в поисках своего напарника, верхом на тонконогой сильной лошади поднялся на крутой пик и несколько минут стоял, оглядывая горизонт. Потом приставил ладони ко рту и крикнул:

— Измаи-и-и-ил!

— Ил-ил-ил-ил-ил! — загрохотало, зазвенело, понеслось в абсолютной тишине и чистоте воздуха эхо. Скалы отражали его, относили все дальше. Всадник и конь застыли как изваяние — ждали, пока наступила тишина. Прошло несколько минут. Стихло эхо. И тогда откуда-то издалека прозвенело:

— Каноа-а-а-ат!

И горы тут же подхватили это имя, одна скала перебросила его к другой, и все громче, всё ближе — донесло до видимого нам Каноата. Ещё продолжало эхо лететь от скалы к скале, а внизу, в долине, недалеко от нас, два всадника уже неслись друг другу навстречу. Встретились, поздоровались и поехали вместе.

Меня прямо захватила, надолго запомнилась эта картина. В бесконечности немереного пространства, среди высоты каменных пиков человек — не более, чем песчинка. Не найдет глаз, не достигнет голос — если бы не эхо, множество раз повторенное множеством скал…

Теперь, размышляя об Артеке, обо всем, что дал он нам, обо всем, что с ним связано, вспоминаю эхо в горах. Годы наши встали за спиной каждого из нас, как пики. И с вершины их, от одного к другому, доносятся голоса памяти сердца, повторяясь и призывая. Чуть смолкнет один голос, прозвучит другой, третий, сотый. Живите же и звучите, голоса дружбы.

За тридцать семь послевоенных лет в общении эстонских артековцев перерыва не было. Встречались друг с другом, с теми, кто далеко, переписывались. В первые послевоенные годы они приходили ко мне с разными проблемами. Куда идти учиться? Работать? Не рано ли жениться? (На этот вопрос я всегда отвечала по первому импульсу: «рано!», но уже следующий импульс спрашивал меня саму — а на войну уходить не рано было?) «Ах, — иногда вздыхали девочки по прошлому, — не за того я, кажется, замуж пошла…» Приходил вытянувшийся Спец в милицейской форме: закончил школу МВД, а неспокойная душа его еще чего-то искала, и в конце концов нашел он себя в качестве художника рекламных выпусков.

Ланда сказала однажды по поводу этих визитов:

— Что это мы ходим да ходим поодиночке? Пора собраться и посидеть за общим столом. Есть ведь о чем поговорить!

В июле 1947 года мы снова собрались почти всей группой. Лайке не было с нами, и вспоминали мы ее с завистью — она в это время работала в самом что ни на есть крымском Артеке — методистом, писала оттуда подробные письма. И не было с нами Харальда Ильвеса…

Девочки быстренько накрыли скромный по тем временам стол. Сели. Кто-то произнес первый тост — за Победу, за мир. И второй — за Артек. Я глаз не могла отвести от них — вытянувшиеся, все до одного красивые, взрослые мои дети… Ланда — комсомольский работник, Айно, Тамара, Ханс, Харри, оба Виктора, Спец, Аста, Эллен, Уно, Володя Николаев, Ада, Этель, Лембит, Мульк, Салме, Кальо, Карл — все на комсомольской и пионерской работе. Все учатся — кто на курсах, кто в университете и в политехническом институте, в мореходном училище, в художественном институте.

Большего я от них не хотела. Это я им и сказала, попросила — оставайтесь такими же! Педантичный, верный себе Виктор Пальм встал, поправил меня:

— Разве ты не хочешь, чтобы мы стали лучше?

— И, год за годом, они действительно становились лучше, уж во всяком случае Виктор Пальм; совсем молодым он стал известным ученым, доктором наук, теперь преподает в Тартуском университете, любит студентов, а студенты — его: за точность, остроумие, за жгучий интерес к социальным и экономическим проблемам…