Виктор Ерофеев - ОСТАЕТСЯ ОДНО - ПРОИЗВОЛ

На Западе противостояние Шестова рационалистической традиции, развившееся из неприязни философа к позитивизму с его самодовольством и ограниченностью, с его отвращением к проблемам индивидуального человеческого существования, стало в известной мере моделью для позднейшей антирационалистической реакции целого круга европейских писателей и мыслителей, реакции, возникшей после первой мировой войны и связанной с их разочарованием в оптимистических модификациях теории прогресса. "Мне нравится его "вызов Разуму",-- писал Д.-Г. Лоуренс о Шестове, к одной из книг которого он написал предисловие. В "Мифе о Сизифе", несущем известный отпечаток свободной и образной манеры мысли Шестова, А. Камю восхищался тем, что "никакие иронические самоочевидности, никакие нелепые противоречия, которые обесценивают разум, не ускользают от него (то есть Шестова.-- В. Е.)... Он отказывает разуму в его правах и начинает двигаться с известной решительностью лишь тогда, когда оказывается в центре бесцветной пустыни, где всякая уверенность превратилась в камень". Современный американский исследователь Шестова Дж. Вернхем видит "задачу Шестова" в том, чтобы выверить великих философов западного мира меркой библейского иррационализма . Подходя к Шестову с иных позиций, В. Асмус, однако, также склоняется к аналогичному выводу: "Опровержение рационализма, восстание против разума -- основная задача всей философской и литературной деятельности самого Шестова, единственный пафос всех его писаний и единственное их вдохновение".

"Вызов разуму", действительно, определил смысл влияния Шестова на западную мысль XX века, и прежде всего на экзистенциализм. Сейчас, когда экзистенциальная философия ассимилирована западной культурой, вошла в ее плоть и кровь и, несмотря на неопозитивистскую контрреакцию в лице структурализма, составляет одну из ее основ, нам представляется необходимым еще раз с критической основательностью разобраться в генезисе этого направления, в его российских, среди прочих, корнях. Это тем более актуально, что интерес к Шестову на Западе остается значительным. Так, например, во Франции во второй половине 60-х годов были вновь переизданы основные произведения Шестова. Там же предпринята попытка выпустить полное собрание сочинений философа на русском языке.

Но значимость влияния Шестова на западную культуру далеко не всегда соответствует глубине знания западной культуры о Шестове. Это связано, очевидно, с методологической проблемой. "При изложении идей Шестова,-- признавался В. Зеньковский,-- очень нелегко нащупать основную магистраль в движении его мысли". Думается, что реальная сложность усугубилась тем, что мировоззрение Шестова воспринималось преимущественно как нечто неподвижное, статичное, лишенное внутреннего движения (это особенно видно в книге Дж. Вернхема). В этой связи весьма характерна высказывание С. Франка, сделанное уже после смерти Шестова: "Шестов излагает во многих книгах свое собственное мировоззрение, оставшееся неизменным в течение всего его творчества".

Между тем творчество философа, считавшего время своим "союзником", прославлявшего изменчивость и отказывавшегося "обожествить то, что всегда остается себе равным" (10, 250), необходимо рассматривать в развитии, но всей его противоречивой эволюции. Только тогда прояснится смысл воззрений Шестова, только тогда станет очевидно, что он не просто констатировал жизненный трагизм, но предпринимал судорожные попытки его преодолеть, избавиться от ужаса смерти.

Идея спасения в различных ее вариантах пронизывает нее творчество Шестова. Напряженные же, неустанные поиски спасения Шестов производит, прежде всего опираясь на опыт литературы, в центре внимания которой стоит живой человек со всем его величием и слабостью, со всеми бедами и радостями, страданиями и надеждами, верой и безверием. С самого начала своей деятельности Шестов бросается к литературе с отчаянной, лихорадочной жадностью нищего кладоискателя, напавшего на клад, из которого он в яростном нетерпении вышвыривает полуистлевший хлам и пустые красочные безделушки, чтобы где-то там, в глубине, на дне обнаружить драгоценности, которые в одно мгновение превратят его в богача, дадут ему возможность достойного и счастливого существования. Но нашел ли Шестов драгоценности? Смогла ли литература оправдать его надежды? Оказалась ли она той путеводной звездой, которая помогла Шестову найти выход из невыносимо трагического мироощущения? Какие, наконец, выводы сделал философ из своего безумного кладоискательства?