Елена Глинка - Трюм, или Большой «колымский трамвай»

Почти все дни я проводила у правого борта и поэтому видела, как параллельно курсу судна, в нескольких метрах от его корпуса небольшими косяками плыли крупные остроносые рыбины. Обостренным чувством хищниц они учуяли трупный запах и неслись за «Минском» не отставая…

Кормили заключенных один раз в сутки. В середине дня обслуживающие зеки подкатывали к центральному люку огромную деревянную бочку, наполненную до краев кашей из не очищенной от шелухи крупы и «сдобренной» длинными, с полметра, морскими водорослями с толстым налетом темно-зеленого цвета и морским песком, скрипевшим на зубах. На верху довольно густого месива ставили оловянный таз с мисками и искореженными ложками, частично без черенков.

Бочку спускали в трюм на тросах.

В первые дни пребывания на палубе, когда народу там было еще не так много, я довольно внимательно наблюдала за сценой обеда.

Со всех этажей нар спускались, спрыгивали и срывались «жуки» и, опережая друг друга, толчеей устремлялись к кормушке; схватив миски-ложки, зачерпывали месиво, кому же «прибора» не доставалось, черпали пятерней, плотно обступив бочку, задние их оттаскивали «за шкирку», занимали освободившиеся места; подходившие отшвыривали передних и так длилось до тех пор, пока бочка не была начисто вылизана.

От бочки с кашей толчеей расползались к бочкам-парашам…

Сколько бы я ни наблюдала, но никогда не видела там женщин, и как они продержались эти долгие дни морского перехода, не представляю.

Взирая с края люка в трюм, я впервые воочию увидела внешние атрибуты преступного мира в самом неприглядном виде: грудь и спина, руки от пальцев до плеча и ноги — большинство «красавцев» маячило в трусах — все было расписано наколками, и мне даже казалось, что на свет божий появился новый вид человекоподобных: расписных, пестрокожих.

Бросались в глаза наколки с изображением вождя, Сталина, в самых разных позициях, размерах, формах: от головы с низким лбом и торчащими черными усами до полной респектабельной формы генералиссимуса во весь рост — как правило, на левой стороне груди, у соска или на спине, «защищая» сердце преступника.

Наколоты были и кресты, и могилы, и цепи, и решетки, и гадюки, обвивавшие руки или все тело и вонзавшие жало в самое сердце, много было выколото разных имен и надписей: одни сентиментальные, как, например, «и никто не узнает, где могилка моя», другие — короткие и призывные, как лозунги: «нахальство — второе счастье», или «где была совесть, там вырос…»

Порнография котировалась наравне со Сталиным, некоторые непристойные рисунки показывали даже картины в действии, например, акт близости — при соответствующем разведении рук и сближении лопаток…

До сих пор, почти сорок лет спустя, меня не покидает невыразимое словами чувство возмущения: «Кому нужны были такие университеты?!!»

Тот, кому угоднически пели дифирамбы и кого подобострастно называли «отец родной, вождь и учитель» загонял нас — тогда молодых, патриотичных, целеустремленных, нравственно здоровых (а среди нас было много прогрессивно мыслящих людей, смелой молодежи, убежденных в своих взглядах студентов, передовой интеллигенции) в трюмы пароходов, застенки тюрем, подвалы пыток, но люди всегда и везде оставались людьми, несмотря ни на какие мясорубки.

А тогда, тогда… тросами поднимали с двойного второго дна наверх трупы замученных, удушенных, изнасилованных, зарезанных, казненных и бросали за борт в Охотское море…

Острозубые хищницы окружали легкую добычу и каждый раз женщины кричали при этом: «Акулы, смотрите, акулы набрасываются на трупы!..»

Одной из самых первых бросили за борт Стрелку — я это сама видела — и только тогда узнала от вездесущих женщин, которые объяснили, что она была кобёл [4] Кобёл — активная лесбиянка — «мужчина» , а таких жуки раздирали живьем на части.

Стоя у правого борта и будучи невольной свидетельницей, каждый раз у меня возникала мысль: а как конвойные будут отчитываться власти за трупы?!

Ведь если представить себе и участь той тотальной и придирчиво строгий характер не раз проводимых проверок заключенных, конвоиры должны были нести ответственность.

Но позже вопрос этот меня уже не волновал.

То безответственное и беспощадное отношение к заключенным женщинам, допущенное и конвойными властями и администрацией т/к «Минск», который в конце мая 1951 года первым открывал навигацию и в трюме которого возник «большой колымский трамвай» — повальное массовое изнасилование — говорило о многом: за заключенных никто не отвечал.