Евгений Гришковец - Театр отчаяния. Отчаянный театр

Зимним, люто холодным вечером я попаду в московскую квартиру семейства Рутбергов, и Илья Григорьевич будет поить меня чаем, показывать фотоархивы и говорить со мной. Я ненадолго окажусь в мире теней тех людей, которые отказались от слова в пользу таинственного искусства, время которого ушло.

Я тогда осторожно спрошу Илью Григорьевича про фестиваль в Челябинске и про дуэт из Кемерово. Но он не вспомнит.

Зато, когда он увидит шинель шведского почтальона, которую я стану надевать в прихожей перед тем, как покинуть его очаровательное жилище, он придёт в сильнейшее волнение.

– Это куда ты собрался в такой одежде? – спросит он. – Сибиряки, конечно, люди закалённые, как я понимаю… Но сей лапсердак – это даже не пижонство! Это безрассудство!.. Мне что потом скажет твоя мама, когда тебя к ней привезут с двусторонним воспалением лёгких? Она скажет: «Как вы могли моего мальчика выставить на мороз голым?..» А если я такое услышу, то не переживу… Так что, ради меня, не возражай!..

Тем вечером Илья Григорьевич настоял и заставил меня надеть его старенькую, но добротную светлую дублёнку, рукава которой были мне так длинны, что я выглядел в ней, как Пьеро. Дублёнка И. Рутберга здорово меня выручила той зимой в столице.

А вечером после премьеры спектакля «Как я съел собаку» в Театре армии мы с Сашей засиделись у него в буфете, пили чай и ели какие-то чертовски вкусные слоёные пирожки.

Саша должен был дождаться окончания спектакля на главной сцене и только потом закрыть буфет, навести в нём порядок, подсчитать выручку, убрать всё, что необходимо, в холодильник…

А я почувствовал такую усталость, что готов был уснуть, сидя или стоя, прислонившись к стене. Мне сделалось на сердце спокойно-спокойно, и мощная зевота одолела меня.

– Знаешь, ты не жди, – сказал Саша. – Иди домой… Я позвоню, предупрежу, что ты будешь раньше… Твою премьеру отметим потом. Обязательно!

– Да… Ты знаешь… пойду, – сказал я. – Буду спать как младенец. Давно так не спал.. А завтра… Край – послезавтра съеду от тебя. Есть возможность…

– Сволочь! – сказал Саша, улыбаясь. – Но так оно и бывает… Стоит кому-то прославиться, так сразу – пока, друзья мои!

– Ага! – сказал я. – Утром он проснулся знаменитым!

– Иди давай!..

Я уже хорошо знал дорогу к служебному выходу Театра армии и пошёл недоступными зрителям коридорами. Направляясь к лифту, я увидел высокую фигуру в длинном халате. Владимир Михайлович Зельдин стоял один. Миновать его стороной не было возможности. Я подошёл.

Лицо его было сильно напудрено. Лёгкий халат он набросил поверх какого-то сценического костюма. Кнопка вызова лифта не светилась. Владимир Михайлович не ждал прихода кабины. Он просто стоял возле закрытой раздвижной двери, погружённый в себя, и не услышал моих шагов.

– Прошу прощения, – сказал я тихо.

Владимир Михайлович вздрогнул, вернулся в реальность, увидел меня и посторонился. Я шагнул к лифту.

– Извините, – сказал Владимир Михайлович, – я не могу ошибиться… Вы сегодня давали спектакль у Саши в буфете? Развейте мои сомнения!

– Да, вы правы! – ответил я.

– Я заглянул к вам, когда смог… Конечно, нельзя смотреть спектакль не целиком… Но у меня не было возможности. Я присутствовал около часа.

– Я видел вас, – сказал я, улыбаясь, – спасибо, что нашли возможность!

– Значит, я вам всё-таки помешал! Простите меня, юноша!

– Да ну что вы!.. – начал было я, но Владимир Михайлович не остановился.

– И вы знаете! Я очень рад, что видел вашу работу… Да, да, юноша… Мне было важно это увидеть!.. Меня в последнее время огорчает то, что я вижу в исполнении молодёжи… А вы мне понравились!.. Да же не так… Вы меня порадовали. Вы делали свой театр весьма убедительно…. Вы были точны. То, что вы делали, может показаться простым, но, поверьте, я знаю, это совсем не так… И главное! Вы делали это сегодняшним языком. И манерой… Буднично! Но это ничуть меня не покоробило. Это совершенно не противоречило тому, к чему привык я и что делаю на сцене… Я в последнее время категорически отрицал новшества… Но вы лишили меня аргументов… Мне понравилось… Я хочу об этом думать…

Я стоял, слушал и не знал, что мне делать, как реагировать. Просто стоял и улыбался блаженной идиотской улыбкой.

– Вы знаете! – не выдержал я. – Когда вас увидел среди зрителей, я так сильно удивился, взволновался и оторопел, что сбился и довольно схематично исполнил…

– Постойте, постойте, юноша! – остановил меня он. – Не продолжайте!.. Послушайте меня! Я только в этом театре служу уже больше полувека… Как вы полагаете, я что-то в театре понимаю?.. Так вот, мальчик мой! Послушайте и потрудитесь запомнить! Это вам пригодится!.. Никогда!!! Запомните! Никогда не говорите тем, кто вас благодарит и хвалит, ничего того, что вы хотели сказать мне… Дескать, волновались, не выспались, нездоровы и поэтому сыграли не так, как могли бы… Слушайте всё, что вам говорят, соглашайтесь и благодарите! А то что получается? А получается, что я вам только что сказал, что мне понравилась ваша работа… А вы мне сказали, что мне понравилась какая-то херня!.. Смеётесь? Напрасно!.. Вы поставили меня в глупое положение, – сказал и подмигнул мне актёр Зельдин.