— Фождь Форон просит фас явиться немедленно…
Мишелю все стало ясно. Он положил трубку и помчался в свою группу. Оттуда мгновенно была передана радиограмма в Лондон. Все прочие централи, в Лионе и других городах, немедленно переменили адреса.
В тот же вечер в Лондоне Октав попросил разрешения срочно вернуться во Францию.
Дневник Верна
Пытка ведется в точности так, как я представлял себе. Никак не могу приучиться терять сознание по своему усмотрению. Меня несут — я все ощущаю. Бросают на соломенную подстилку — и я лишаюсь чувств, хотя теперь это совершенно излишне. Прихожу в себя. Я — в просторном бараке. Лежу в чем-то вроде стойла, вокруг — люди.
Чей-то голос произносит:
— Петь «Марсельезу» мы не можем. Почтим погибших минутой молчания!
Тишина. Затем надо мной склоняется лицо с тонкими чертами, отмеченное бесконечной добротой. Знакомое лицо. Где я видел его? Ага, вспомнил: фото в газете, генерал Ганеваль…
Так он и рекомендуется. Трое других произносят поочередно:
— Мишель Кранэ, студент.
— Люсьен Шолан, инженер-электрик.
— Жан Комбэ, директор туристического агентства.
— Все так же невинны, как вы и я! — говорит генерал. — Но не будем сейчас обсуждать дела, здесь есть гестаповские шпионы…
— Что произошло? — спрашиваю я. — Кто погиб?
— Шестеро товарищей. Они были заложниками, их увели «онэ пакете» (без вещей). Их расстреляли. Сейчас придет врач… Но увы! У нас нет никаких лекарств…
Подходит врач-заключенный и осматривает меня. Переломов нет. Впрочем, сегодня мне достались сущие пустяки, обычные побои для вновь прибывших. Настоящая пытка будет завтра. Полезно знать это заранее.
На следующее утро вызывают на допрос. Мне надевают наручники, которые слишком велики. Они сваливаются, я кладу их в карман. Меня приводят во врачебную школу, где моего прихода ждут несколько отборных скотов.
— Где ваши наручники?
— Извините, они в кармане…
Бросаю наручники на стол. Минута молчания, затем начинается допрос. Он подкрепляется применением различных инструментов, огня и воды. Это верно, что людям, которые не хотят сказать того, что от них требуют, прижигают подошвы.
Перед снимающими допрос — мой блокнот с записями о музыке. У меня настойчиво требуют адрес Чайковского. Они уверены, что «этот Чайковский — русский агент».
«Не хочу умирать за Чайковского!» — сказал г. Дэа [39] Марсель Дэа — видный коллаборационист и немецкий агент, журналист по профессии. Фраза о Чайковском не раз приводилась Дэа в статьях, в которых он призывал примириться с оккупацией.
.
Но я так не скажу.
Внезапно входит большой начальник, оценивает обстановку и говорит мне на отличном французском языке:
— Чертов идиот, если ты не знаешь адреса Чайковского, то его почтовый ящик ты знаешь наверняка! Говори!..
После четвертого обморока меня утаскивают в подвал.
Очнувшись, обнаруживаю рядом с собой замаскированный микрофон и показываю его товарищам по несчастью. Не упускаю случая ударить тюремщика ногой в живот.
Продолжение допроса вечером. Выносливость моей шкуры удивляет меня самого. Постепенно устанавливаю личность палачей. Пока что они почти ничего не знают. Один из переводчиков — некий С., сын известного издателя. Большого начальника зовут Барбье, он родом француз.
Немецкий вермахт представлен за столом неким офицером, не имеющим отношения к гестапо. Когда рейнская зона была в 1923 году оккупирована французами, этот офицер был товарищем Шлагетера [40] Лео Шлагетер — немецкий диверсант, в 1923 году расстрелянный французскими оккупационными властями. При Гитлере из Шлагетера, наряду с Хорстом Весселем, сделали задним числом любимого национального героя.
по немецкому Сопротивлению. Он заявил мне, что тогда его топили в ванне на допросе работники французского «Второго Бюро» [41] «Второе Бюро» Генштаба — контрразведывательное управление французской армии. В конце тридцатых годов его функции были переданы вновь организованному «Пятому Бюро», но прежнее название еще долгое время держалось. (Примечание переводчика).
.
Вечером нас переводят в форт Монлюк. Сообщаю товарищам последние новости: назавтра привезут «зуган». Это странное слово происходит от немецкого «Цуганг», так обозначают новоприбывших.
Обычно это люди, запуганные до такой степени, что из них не вытянешь ничего, представляющего интерес для всех.
В нашем бараке содержатся беглецы из оккупированной зоны, евреи и священники. Два других барака именуются «пищеблоком» и «мастерской»; их заполняет более изысканная публика. Кроме того, есть небольшие камеры и даже одиночки.
Читать дальше