Рудольф Бершадский - Две повести о тайнах истории

Вот, собственно, содержание статьи об открытии молодого, безвременно погибшего исследователя Б. Г. Кудрявцева.

В обещанном же устном послесловии к статье мне сообщили следующее, о чем в ней самой не было ни звука: Б. Г. Кудрявцева звали Боря, он назван в статье полностью по имени-отчеству не потому, что вообще был известен как Борис Григорьевич, а только из уважения перед его научным подвигом. Он сделал свое открытие, занимаясь в кружке друзей истории при Дворце пионеров. Консультировал юных историков из кружка профессор Ольдерогге.

Как плохо порой популяризируем мы наши достижения — умудряемся иногда не сказать в полный голос даже о таких успехах, которые и на нашем фоне выглядят поразительными! [3] Эти строки были написаны в 1948 году, и я рад, что сегодня они в известной мере устарели. После выхода в свет первого издания очерка «На раскопках древнего Хорезма» писатель А. Шаров написал повесть «Продолжение следует», посвященную жизни Бориса Кудрявцева и его открытию, а писатель И. Рахтанов выступил на ту же тему с книжкой «Потомки Маклая». А самое главное — Тур Хейердал опубликовал свое знаменитое «Путешествие на «Кон-Тики», а затем и «Аку-Аку»!

Но это я рассказал лишь попутно. Вспомнил же я эту историю вот в какой связи: а не вырастут ли из тех многих юношей — узбеков, каракалпаков, казахов, которые трудятся на раскопках бок о бок со старшими товарищами — научными работниками, — такие же настойчивые историки, исследователи прошлого своих народов? Непременно вырастут! И вырастают! Ведь они проходят здесь, в пустыне, хорошую школу.

Дни на Топрак-кале проходят по строгому, раз навсегда установленному режиму: едва рассветает — подъем, а затем, исключая лишь время на завтрак, обед и послеобеденный отдых, — раскопки, раскопки и еще раз раскопки, до темноты. И так изо дня в день, из месяца в месяц. Трудно представить себе что-либо однообразнее жизни здесь, если только не считать очень часто ломающих расписание песчаных бурь.

И, однако, ничто не может сравниться с увлекательностью раскопок! Единственные в лагере, кому нет до них дела, — неразлучная троица: верховод-котенок и двое «братьев-разбойников» — коротеньких толстых добродушных щенят. Какая уважающая себя экспедиция может обойтись без живности! Котенок помыкает щенятами как ему вздумается. От того, чтобы бегать на раскопки, троица воздерживается не только потому, что находиться по соседству с поварами увлекательнее, нежели по соседству с умершим полторы тысячи лет назад хорезмшахом, но еще и по той причине, что близ кухни есть тень, а пробежать по дороге на раскопки — значит обжечь о песок лапы.

На раскопках знают будни — когда нет ничего интересного, хотя за день перелопачены тонны; знают праздники — когда отыскивают что-нибудь особо выдающееся и загадочное; но чего никак не признают — это безделья.

…К «неграм» я попал лишь на другой день: в первый день было столько впечатлений, что они заслонили «негров».

Палатка, соседняя с толстовской, — склад находок экспедиции. Меня, конечно, не замедлили познакомить с нею. Но, каюсь, рассматривая ряд вещей, снесенных туда, я частенько недоумевал: а почему сотрудники экспедиции так бурно радовались той или иной из них? По моей неосведомленности, многие находки не представлялись мне уникальными.

Вот, например, Сергей Павлович Толстов однажды продемонстрировал мне две стертые монеты, на одной из которых было выбито лицо какого-то бородатого царя, а на другой — безбородого, и сказал, что это еще одно занятное доказательство наступления на Хорезм кочевников. Дело в том, что хорезмийцы носили окладистые бороды, кочевники же бороды брили, у них в моде были только усы.

Затем он обратил мое внимание также и на разный вес монет: монета с безбородым была легче. Это тоже очень важно. Чем прочнее государство, тем полновеснее монету оно чеканит. Конечно, можно и на тяжелой и на легкой монете выбить: «50 копеек» или: «1 рубль», но та, в которой содержалось больше металла, и ценилась выше. Это же не бумажные деньги! И если правительство шло на обман — на то, чтобы выпускать монету легче гарантированного веса, — значит, дела его были плохи. Купец или меняла клал на весы диргем, весивший одну десятую унции, и диргем, весивший одну двенадцатую унции, и говорил: «За второй я дам меньше, что́ бы на нем ни было вычеканено».

Итак, по весу монет без труда можно установить, укреплялось государство или, наоборот, ослабевало. И, демонстрируя мне монеты, Сергей Павлович Толстов не забывал всякий раз точно указать их вес.