Мэри Роуч - Кадавр. Как тело после смерти служит науке

Вииг-Масак и меня представляют вице-президенту компании Ульфу Хелсингу. Я слышу не «Ульф», а «Эльф», и это меня веселит. Хелсинг одет, как все, кто занимается этим родом деятельности: тот же серый костюм, та же синяя рубашка, тот же строгий галстук с серебряной булавкой с эмблемой компании. Как считает Вииг-Масак, заморозку и высушивание тел станут производить шведские крематории, которые еще недавно подчинялись церкви. Похоронные конторы будут ставить в известность своих клиентов или не будут, в зависимости от того, что они решат. «Мы следим за вашей деятельностью, — следует загадочное заявление. — Наверное, пришло время узнать побольше». Возможно, определенную роль сыграло то, что 62% из трехсот посетителей интернет-сайта компании ответили при опросе, что экологические похороны могут их заинтересовать.

«Вы знаете, — продолжает Хелсинг, помешивая свой кофе, — что замораживание и высушивание тел — не новая идея. Кто-то в вашей стране предложил этот способ около десяти лет назад». Он говорит о вышедшем на пенсию школьном учителе из штата Орегон Филиппе Бэкмане. Вииг-Масак уже рассказала мне о нем. Бэкман, как Тим Эванс и многие работники крематориев, питал отвращение к современной процедуре похорон. Он несколько лет занимался организацией похорон военных на Национальном Арлингтонском кладбище (на которые никто не приходил). Это, а также его знания в области химии заставили его заинтересоваться замораживанием и высушиванием тел в качестве альтернативного подхода. Он знал, что жидкий азот, являющийся побочным продуктом в некоторых промышленных процессах, дешевле природного газа. По оценкам Вииг-Масак, стоимость жидкого азота для заморозки одного тела составляет около 30 долларов, тогда как природный газ для кремации обходится в 100 долларов. Чтобы расщепить замороженное человеческое тело на мелкие фрагменты (высушивание замороженного тела целиком могло бы длиться около года), он предложил использовать механическое приспособление. «Это должно быть что-то вроде того устройства, которым отбивают мясо», — сказал он мне потом, когда мы с ним беседовали. «Это была молотковая дробилка», — заметила Вииг-Масак. Бэкман попытался запатентовать свое изобретение, но местные похоронные компании восприняли его идею холодно. «Никто не хотел об этом слышать, так что я оставил эту затею».

Собрание начинается вовремя. В зал входят десять региональных управляющих с лэптопами и вежливыми выражениями на лицах. Вииг-Масак начинает говорить о различии между органическими и неорганическими останками и о том, что останки после кремации имеют низкую питательную ценность. «Если мы сжигаем останки, они не возвращаются обратно в землю. Но мы вышли из природы и должны в нее вернуться». Публика слушает с уважительным вниманием и спокойствием, за исключением меня и моего переводчика, перешептывающихся в дальнем углу, как плохо воспитанные школьницы. Я замечаю, что Хелсинг что-то пишет. Сначала мне кажется, что он делает заметки по поводу доклада, но потом он складывает листок пополам и, когда Вииг-Масак поворачивается к нему спиной, подталкивает его к человеку, сидящему напротив, который незаметно засовывает его под свой компьютер.

Они слушают Вииг-Масак на протяжении двадцати минут, а потом начинают задавать вопросы. Первый Хелсинг. «У меня вопрос этического содержания, — говорит он. — Когда в лесу умирает лось и начинает возвращаться обратно в землю, он просто лежит на земле. А вы предлагаете расщепить его на части». Вииг-Масак отвечает, что, когда в лесу умирает лось, его, скорее всего, находят и съедают падальщики. И хотя экскременты того, кто съест этого лося, можно в некотором роде приравнять к компосту из лося, она лично не думает, что семья покойного сочтет такое решение приемлемым.

Хелсинг слегка розовеет. Он хотел сказать совсем не об этом. Он повторяет свой вопрос: «Но вы не думаете о том, что расщепление тел может стать этической проблемой?» Вииг-Масак слышала такие аргументы и раньше. Один инженер в датской компании, связанной с производством ультразвукового оборудования, отказался работать с ней именно по этой причине. Он почувствовал, что было бы «нечестно» использовать ультразвук в качестве ненасильственного метода расщепления тканей. Вииг-Масак не обескуражена. «Послушайте, — говорит она. — Мы знаем, что расщепление тела на фрагменты требует определенных затрат энергии. Но ультразвук, по крайней мере, не выглядит насилием. Вы не видите насилия. Я бы хотела, чтобы семья могла наблюдать за происходящим через стекло. Я бы хотела, чтобы процесс выглядел так, чтобы его можно было показать ребенку и ребенок не заплакал». Обмен взглядами. Один человек беспрерывно щелкает шариковой ручкой.