Мэри Роуч - Кадавр. Как тело после смерти служит науке

«9:00. Донорская голова активно пьет воду или молоко и дергается, как бы пытаясь высвободиться из туловища реципиента.

22:30. При попытке уложить реципиента на кровать пересаженная голова до крови укусила одного из ассистентов за палец.

26 февраля, 18:00. Донорская голова укусила реципиента за ухом, так что реципиент взвизгнул и затряс своей головой».

Двухголовые собаки Демихова обычно погибали в результате иммунных реакций. Подавляющих иммунитет лекарств тогда еще не существовало, поэтому иммунная система целой собаки отвергала чужеродное тело другой собаки как враждебное. Демихов бился о глухую стену. Он пересадил практически все части и комбинации частей тела собаки другим собакам [50], а потом закрыл лабораторию и исчез.

Если бы Демихов был более осведомлен в вопросах иммунологии, его научная карьера могла бы сложиться совершенно иначе. Он смог бы понять, что головной мозг пользуется так называемой «иммунной привилегией» и может жить, пользуясь кровью другого организма, без отторжения на протяжении нескольких недель. В частности, гематоэнцефалический барьер защищает мозг и предотвращает его отторжение, в отличие от других органов и тканей. Вскрытие показывало, что различные ткани пересаженных собачьих голов в экспериментах Гатри и Демихова начинали отекать и кровоточить через пару дней после операции, в то время как головной мозг был в полном порядке.

И вот тут начинаются странности.

В середине 1960-х гг. нейрохирург по имени Роберт Уайт начал проводить опыты с «изолированными образцами мозга», то есть с живым мозгом, взятым у одного животного и подключенным к системе циркуляции другого животного. В отличие от экспериментов Гатри и Демихова с целыми головами, изолированные мозги, лишенные лиц и органов чувств, обладали только функциями памяти и мышления. Учитывая, что многие из этих собачьих и обезьяньих мозгов вживлялись в шею или брюшную полость других животных, это было к лучшему. Мало интересного можно найти в чужом животе, это не то место, где хочется поселиться на всю оставшуюся жизнь.

Уайт подумал, что большинство нормальных функций головного мозга в процессе трансплантации можно поддерживать путем охлаждения мозга для замедления процессов клеточного распада (этот подход используется сегодня при извлечении органов для трансплантации). В результате индивидуальность (психика, дух, душа) животных могла продолжить существование без собственного тела или каких-либо собственных чувств внутри другого организма. На что это могло быть похоже? Какова цель подобного эксперимента? Собирался ли Уайт в один прекрасный день пересадить человеческий мозг? Что представляет собой человек, в голове которого рождаются подобные идеи?

Чтобы ответить на эти вопросы, я решила навестить Уайта в Кливленде, где он жил после ухода на пенсию. Мы договорились встретиться на станции метро Health Care Center, расположенной под зданием лаборатории, где он провел свои исторические эксперименты и которая была сохранена как музей. Я приехала на час раньше и бродила вокруг метро в поисках местечка, где можно было бы выпить кофе и еще раз проглядеть статьи Уайта.

Мне не попалось ничего подходящего, и поэтому я отправилась в госпиталь и уселась на газоне возле паркинга. Я слышала, что Кливленд переживает что-то вроде второго рождения, но, по-видимому, это относилось к какой-то другой части города. Скажу только, что я не согласилась бы провести здесь остаток дней, хотя, наверное, в некоторых кварталах жить все же лучше, чем в животе у обезьяны.

Уайт ведет меня по госпитальным коридорам. Мы проходим через отделение нейрохирургии и поднимаемся по лестнице в его бывшую лабораторию. Сейчас ему семьдесят шесть лет. Он похудел со времени своих знаменитых экспериментов, но в целом мало изменился. Его ответы несколько механические и терпеливые: именно такие вы готовы услышать от человека, которому сотни раз задавали одни и те же вопросы.

«Ну, вот мы и пришли», — говорит Уайт. Табличка у двери гласит «Лаборатория неврологических исследований». Шаг за дверь — это шаг в 1968 г., когда стены исследовательских лабораторий еще не окрашивали полностью в белый цвет, а все лабораторное оборудование не делали целиком из нержавеющей стали. Здесь столы из тусклого черного камня с белыми разводами, шкафы и ящики деревянные. Пыль давно не вытирали, а одно окно полностью заросло плющом. Колпаки флуоресцентных ламп напоминают формочки для льда.