Алла Ярошинская - Чернобыль. Большая ложь

Сегодня села Рудня-Осошня больше нет. Через четыре года после взрыва правительство решило его срочно выселить. Срочно – после стольких лет обмана! Преступного обмана.

Тогда я сказала сама себе, что я продолжу, чего бы это мне ни стоило, свое журналистское расследование и напишу обо всем увиденном и услышанном. Только гласность могла спасти этих людей. Несмотря на то что гласность объявили у нас в 1985 году, с приходом к власти Михаила Горбачева, ею в этих краях и не пахло.

Целый месяц каждый уик-энд после моего тайного от редакции визита в радиационную Рудню-Осошню мы с мужем ездили на наших «Жигулях» по селам Народичского района. Это были тяжелые встречи с потерянными, раздавленными, обманутыми людьми. С тех пор прошло двадцать пять лет, но ни одну из тех встреч я не забыла, потому что ни одну из тех исповедей забыть просто невозможно. Исписанные тогда блокноты, кровоточащие, как память очень старых людей, ничего уже, кроме смерти, не ожидающих от жизни, я храню в своем чернобыльском архиве.

Вот она лежит, засыпанная багрецом и золотом, осенняя земля. Красивая – слов не сыщешь! Слева – поля, а дальше – пастбища, стада. На фоне дымки тающего за ними леса кажется – картина. Прованс? Да нет, куда ему до наших красот! Полесье!.. Простор да леса, вызывающие щемящее чувство вечного с ними родства. В неизменной изумрудной оправе, как бесценная брошь, – Христиновка. Христиновка – это от «христиан»? От слова «Христос»? Или от украинского слова «хрест», то есть «крест»? Какой же особый крест определен судьбой этому селу? Справа от него вдали утопают в вишневых и яблоневых садах полесские деревянные хаты и новые добротные дома из белого огнеупорного кирпича. Это – Старое Шарне. А прямо…

Прямо: «Стой! Проход запрещен! Опасно для жизни!» – гласят устрашающие предупреждения на шлагбауме, на колючей проволоке ворот, закрытых на увесистый замок.

Нет. Не может быть. Не укладывается. Не вяжется. Вот же хата, рядом, по эту сторону проволоки, в ста метрах. Упало яблоко в саду, возле забора, и покатилось в траву. Вышел из дома малыш. Лет пяти. Или шести. Радостно побежал между кипеньем осенних цветов. Славный, будто сам цветок. Ручка его потянулась к яблоку, затем – ко рту… По губам течет сок, капает на ботиночки, на траву. Мальчик чему-то смеется…

Дома возле луга с другой стороны колючей проволоки – свободно растянувшееся вдоль речки Уж село Новое Шарне. После катастрофы в Чернобыле его больше нет. Мертвое. Такая же печальная участь постигла еще три здешних деревни – Долгий Лес, Мотыли, Омельники. Из печати мне было известно, что летом 1986 года из них эвакуировали 251 семью – более полутысячи человек. Куда их выселили, как они живут? Вот что прежде всего интересовало меня. Как обустраиваются психологически на новых местах?

В тот субботний день, когда я впервые после взрыва в Чернобыле приехала в Народичи, даже приблизительный масштаб бедствия и обмана (хотя бы в нашей области) выяснить мне не удалось. В выходной день никого из руководства не оказалось в райисполкоме. Я просто разговаривала с людьми на улицах, в магазинах, заходила в дома. Мне посоветовали поехать в первую очередь на окраину Народич, в поселок Мирный. Именно там для переселенцев построили 50 новых коттеджей. Люди не хотят в них жить. Почему?

Об этом у меня и состоялся разговор в Мирном с переселенцами из Нового Шарне. Вот что рассказывали сами эвакуированные.

Адам Пастушенко, инвалид Великой Отечественной войны, после переселения устроился на работу в Народичский райфинотдел: «На этом месте нельзя было строить дома. По двум причинам. Во-первых, здесь тоже не намного лучше, чем там, откуда нас выселили. Во-вторых, раньше много лет на этом месте был склад ядохимикатов сельскохозяйственной авиации. Здесь нечем дышать».

Услышав о приезде журналиста, в магазин, где мы разговаривали с жертвами мирного атома, начали сходиться эвакуированные, рассказывать о своих бедах, просить помощи. И все, буквально все, задавали мне один и тот же вопрос: кто дал приказ, кто решил строить здесь, рядом с опасными радиоактивными местами, новые дома для переселенцев, которые и так вдоволь настрадались у стен Чернобыля? Ответа у меня тогда еще не было. Я сама искала его. В том числе и здесь.

Крестьяне предложили мне пройти по двум улицам нового поселка. Многие из домов пустовали. В четырех новых строениях срывали полы и через окна выбрасывали землю, пропитанную ядохимикатами. Кто-то из моих собеседников горько пошутил: у нас здесь даже мух нет, все передохли. Легкий ветер разносил вокруг тошнотворный запах аммиака.